Бердяев

Первые заседания были посвящены рассмотрению Устава, молитвенного правила (обязательного для членов братства), общебратского годового праздника (21 сентября). Затем началось ежемесячное обсуждение докладов. С самого начала одной из центральных проблем стал вопрос отношения церкви к власти, – недаром первым предметным обсуждением стал разбор книги одного из членов братства историка М. В. Зызыкина «Царская власть и закон о престолонаследии в России», изданной в Софии. Обсуждался известный общий принцип апостола Павла: «несть власти аще не от Бога». Применимо ли это и к советской власти (разумеется, имея в виду, что «подобает Богу повиноватися более нежели человеку»)? Затем на первый план вышла тема Софии, – во многом благодаря богословскому интересу к этому вопросу Булгакова. Рассматривались и проблемы экуменизма, объединения христианских конфессий (большинство членов братства поддерживало экуменизм). Братство существовало долго – до смерти Булгакова в 1944 году, переехав потом в Париж. Конечно, к началу второй мировой войны заседания проводились уже гораздо реже – пару раз в год, но роль братства была велика и в Богословском Православном Институте в Париже, и в жизни каждого из «братьев». Бердяев же покинул братство гораздо раньше – в 1925 году. Поводом стали разногласия с П. Б. Струве, трещина в отношениях с которым так и не зарастала, – он выступил с критикой Бердяева в основанной им газете «Возрождение». Глубинной же причиной стало признание того, что «духовной семьи» не получилось. Бердяев ожидал от братства – братства, духовных уз, готовности прийти на помощь, интереса к мыслям друг друга. На деле так не вышло: люди в братстве имели много общего, но воистину христианских отношений не сложилось. Бердяев же, как всегда, был перфекционистом, мечтал об идеале, он не был согласен на меньшее. Публичные нападки Струве (через газету! не в личной беседе!) Бердяева обидели и, как он писал Булгакову, сделали для него очевидным, что братскими отношениями здесь и не пахнет… Булгаков тоже довольно тяжело пережил этот момент в истории братства, он даже думал, что братство распадется. Так не случилось, но Бердяев, написав письмо другим его членом, из него вышел. Его иногда приглашали на заседания, он с удовольствием приходил на них и участвовал в обсуждениях, но частью братства св. Софии больше себя не считал.

В ноябре 1923 года Бердяев оказался на две недели в своей любимой Италии, в Риме – там проходила конференция, организованная Итальянским комитетом помощи русским интеллигентам. Из Берлина для участия в этой конференции прибыл не один Николай Александрович, вместе с ним участие в конференции принимали Б. Зайцев, С. Франк, Л. Карсавин, Б. Вышеславцев, П. Муратов, М. Осоргин. Бердяев прочитал по-французски доклад «Русская религиозная идея».

Рим вызвал волну воспоминаний, – как ходили по старым базиликам с Евгенией Герцык, пили с ней кофе в римских кафе, любовались фонтанами… Тогда Бердяев говорил ей:

– Я не люблю Вашего Рима. Мертвенная скука мраморов Ватикана с напыщенным Аполлоном Бельведерским и грузными ангелами, нависшими над алтарями барочных церквей.

Действительно, он предпочитал Флоренцию, замершую в Ренессансе. Но сейчас прогулки по солнечным даже в ноябре римским улицам вызвали чувство тоски по оставленному, прошедшему, прожитому. Под влиянием воспоминаний Николай Александрович послал открытку в Судак, причем специально выбрал такую, где было изображено место, памятное обоим, – пьяцца Венеция. Он предложил Евгении Казимировне подумать о переезде в Европу.

Герцык с радостью получала весточки от Николая Александровича, в ответных письмах рассказывала о своих мыслях и чувствах. Писала, что полюбила «странничать» – с котомкой за плечам проходила совсем одна иногда по сто верст по родным крымским дорогам («Такая свобода и полное отсутствие страха»). Но от планов эмиграции наотрез отказалась: «Живем мы благополучно, хоть и бедно. Пойми, друг мой, чтобы переезжать с такой больной – нужно иметь неограниченные миллиарды»[420]. Ее сестра, Аделаида, была очень больна, знала, что скоро умрет (так и случилось, – она умерла 25 июня 1925 года в Судаке, оставив на попечение сестры и мужа двоих сыновей), Евгения Казимировна не могла оставить ее. Мысль о близких людях, оставшихся в России, прежде всего – о Евгении, угнетала Николая Александровича и заставляла с особенной остротой чувствовать все границы и километры между ними. Спасала работа.