В 1939 году Николай Александрович был приглашен для чтения лекций в Сорбонну. Формальным поводом для этого стало присуждение ему премии Французской Академии за книгу «Философия свободного духа», вышедшую еще в 1928 году. Бердяев очень отвественно отнесся к своим лекциям, серьезно к ним готовился, – они стали для него еще одним знаком международного признания. Дались они ему не слишком легко: его мучал хронический трахеит с кашлем, он уставал не только от публичных выступлений, но подчас даже от долгих или слишком оживленных разговоров у себя по «воскресеньям». В этом же году у Бердяева диагностировали «сахарную болезнь» – диабет. Летом он мучался болезнью желудка, потом страшно болели зубы… Почти всю жизнь его преследовала бессонница, головные боли, – никуда не делись они и перед войной. Возраст давал себя знать: в семье Бердяевых все чаще гостили разные болезни. Лидия Юдифовна порой не могла дойти даже до церкви из-за больной ноги. У Евгении диагностировали костный туберкулез (хотя весь дом держался на ней). Мать Лидии и Евгении, Ирина Васильевна, уже не вставала с постели, – для ухода за ней даже пришлось нанять прислугу-испанку по имени Мари. Мари была ревностной католичкой, что пришлось очень по сердцу Лидии Юдифовне, – она снабжала ее религиозными книгами, брала с собой в библейский кружок. Если заболевали обе сестры одновременно (грипп, например), то ухажить за ними приглашали хорошую знакомую и сестру милосердия Т. С. Лямперт, – Николай Александрович сбивался с ног, суетился, но толку от его усилий было мало, сам он не справлялся с больными. 28 декабря 1939 года мать Лидии и Евгении умерла: ее слабый организм не выдержал гулявшего тогда по Парижу гриппа. Лидия была с ней в минуты конца и писала, что Ирина Васильевна покинула этот мир умиротворенной и благостной. Похоронили ее на кламарском кладбище, – причем сестры не смогли поехать на кладбище из-за болезни, провожали ее из окна дома.
В 1936-39 годах самые бурные страсти пробудила начавшаяся гражданская война в Испании, – и не только в СССР, но и в эмиграции. Многие бывшие русские офицеры отправились в Испанию, чтобы воевать на той или другой стороне. Коминтерн вербовал сторонников в интербригады, но и на стороне Франко было много добровольцев, среди них – члены РОВС. Одни боролись с фашизмом, другие – «с красными ордами». Симпатии Бердева в этой войне были очевидны: он был против франкистов. Он несколько раз участвовал на заседаниях «Пореволюционного клуба», члены которого считали, что «нужно не бороться с революцией, а овладевать ею»[523]
, разногласия с властью не отменят идею служения России. Писал он и для «Нового града» – журнала, находившего для зашиты демократии и свободы убедительные слова во время кризиса европейской свободы и демократии. От него приблительно этого и ожидали. Но когда преподаватель Свято-Сергиевского Богословского института Георгий Федотов, во многом определявший «новоградскую» линию, открыто вступился за испанских республиканцев, в эмигрантской среде это вызвало настоящий скандал. Более того, Георгий Петрович опубликовал ряд статей, за которые правление Богословского института выразило ему резкое порицание: по мнению правления, они вызывали «смущение и соблазн» у читателей. Дело было в том, что публицистические выступления Федотова были восприняты монархическими кругами русской эмиграции как про-большевистские, на автора обрушилась волна критики, подчас грубой, и правление института предпочло размежеваться с Федотовым, чтобы не быть втянутым в полемику. Федотов, тяжело переживавший сложившуюся ситуацию, подал в отставку. На его сторону безоговорочно встал Бердяев, выступив с громкой статьей в «Пути» в поддержку Федотова. Он доказывал в своей статье, что многие богословы не стоят в стороне от политики, но их за это не осуждают, – потому что они не стоят в стороне от