Бердяев

Спустя некоторое время «коммуна» уменьшилась: в марте 1913 года Евгения Герцык неожиданно решила поехать в Европу. О приезде в Германию ее попросил брат: его жена заболела, за ней нужен был уход, который он сам в связи с работой и учебой обеспечить не мог. Евгения, перед Германией, решила заехать в Рим, где находился в то время Вячеслав Иванов. В письме, где она предупреждала Иванова о своем приезде, Евгения написала: «Так чудесен и нежданен для меня этот путь в Рим… Бердяевы с грустью и завистью, и радостью за меня (о Вас и о Риме) – провожают. Мы доживаем нашу очень странную и дружную жизнь здесь, в которой смех и многолюдно близко, близко сплетены с самым одиноким и печальным»[269]. А в мае Лидия с сестрой уехали на дачу в Бабаки, Бердяев же отправился на неделю в Петербург и Гельсинфорс – послушать лекции Рудольфа Штайнера.

Австрийский мыслитель в это время как раз вышел из Теософского общества, членом и главой которого он был много лет, и отправился с лекциями по Европе. Штайнер создал новое – Антропософское общество, российское отделение которого сложилось в 1913 году. Основной идеей Штайнера была мысль о том, что мистическое, сверхчувственное познание мира возможно лишь через самопознание человека как космического существа. Кстати, когда Штайнер создал модель здания для Антропософского общества – Гетеанума, в строительстве его участвовали люди разных национальностей, в том числе – русские (Андрей Белый, Максимилиан Волошин, Маргарита Сабашникова и др.) Ученицей Штайнера была Анна Рудольфовна Минцлова («оккультистка и ясновидящая»[270], – писала о ней А. Тургенева). Минцлова близко общалась с Ивановыми, М. Волошиным, другими бердяевскими знакомыми. Знала она и Бердяевых, – даже на дачу в Бабаки к ним приезжала, да и на страницах «Самопознания» Николай Александрович о ней упомнянул. Имела эта ученица Штайнера в свое время влияние и на сестер Герцык: Михаил Кузмин в дневнике вспоминал, что Минцлова иногда в тесном кругу пыталась играть Бетховена. По мнению музыкального Кузмина, играла она чрезвычайно плохо и «хлипко», но сестры Герцык часто слушали эту игру, стоя на коленях[271]! Большое влияние Минцлова оказала на Белого. Он вообще был страстным поклонником Штайнера: было время (в 1912-13 годах), когда он около полутора лет следовал за Штайнером по Европе из города в город, слушая его лекции.

Неудивительно, что Бердяеву было интересно услышать лекции Штайнера самому. Разрешение присутствовать на гельсигфорском цикле лекций раздобыл для Бердяева Андрей Белый. «Впечатление более слабое, чем я ожидал»[272], – такова была реакция Николая Александровича после первой лекции. Но он прослушал все. Бердяев отметил ораторский талант и гипнотические способности Штайнера, заставлявшего впадать часть аудитории в транс. (Бердяев говорил, что сильнее всего из всех его знакомых это свойство Штайнера действовало на Андрея Белого). Причем, как показалось Николаю Александровичу, гипнотизировал Штайнер не только слушателей, но самого себя. В целом, Бердяев не нашел в лекциях ничего нового, чего раньше не читал бы в теософских книгах. Но одна из антропософок, знавшая Николая Александровича и присутствовавшая вместе с ним на этом цикле, немного иначе описывает реакцию Бердяева: «После лекций он долго еще бегал белыми ночами по взморью. В его взволнованнызх спорах в то время не было слышно ноты презрения, которая проскальзывает в его воспоминаниях»[273]. Впрочем, скорее всего автор этих строк не была объективной: сама-то она отдала антропософии не один год своей жизни. Бердяев же на лекциях почувствовал, что штайнерианство его не увлекает. Поэтому когда Евгения Герцык осенью этого года сообщила ему при встрече после 6-месячной разлуки, что примкнула в Мюнхене к антропософскому обществу, Бердяев горячо отговаривал ее от этого шага, пытался убедить, что антропософия – это «чужое». Встретились Бердяевы с Герцык в имении Веры Гриневич в Полтавской губернии, где Бердяевы гостили, а Евгения Казимировна специально заехала туда по дороге в Судак после своего долгого европейского отсутствия.

Герцык ответила Бердяеву на его уговоры:

– Я все знаю, что можно сказать против Штейнера и сама не в упоении ничуть. Но для меня на этом пути истина… Безрадостная, правда, но ведь и младенцу, отнятому от груди, сперва станет безрадостно, сухо…

– Но это ложь, истина может быть только невестой, желанной, любимой! – почти закричал Бердяев. – А ты мне о младенце… Имей же мужество лучше сказать, что ты просто ничего не знаешь, все потеряла, отбрось все до конца, останься одна, но не хватайся за чужое…

«Вечером, усталая, смывая с себя вагонную пыль, отжимая мокрые волосы, я после многих дней вздохнула легко: «И где это я читала, что имя Николай значит витязь, защитник? Смешной – как Персей, ринулся на выручку Андромеды…», – вспоминала Герцык[274].