Берег

И под бегущий лепет дождя по капюшону, под чавканье грязи, под всасывающие звуки орудийных колес ему представлялся давний детский сон: какой-то фантастический поезд в золотистой, затопленной закатом степи идет меж густых трав, а он один в чудесно озаренном лиловыми лучами вагоне, испытывая нечто белое, светлое, чистое, стоит у раскрытого окна на душистом ветерке, видит эту совершенно сказочную, неземную, пустынную степь, огромные и нечеткие в первозданной гуще трав шары желтых марсианских цветов, видит ее глубоко дымящиеся желто-пепельным закатом горизонты с очертаниями таинственных городов на розовых берегах заросших пальмами рек, влекущие таким обетованным обещанием приближенной радости, что ему хотелось долго и сладострастно плакать тогда. Такой степи никогда не было в реальности, и он не помнил, когда снился этот сон. Но он чувствовал его, как неясное в звенящее в нем воспоминание чего-то несбывшегося и счастливого в его жизни.

4

Между тем игра в карты кончилась. Меженин, потный, возбужденный проигрышем, небрежно подгребал ворох рейхсмарок в сторону Княжко, а тот, засунув пальцы под ремень, легонько покачиваясь вместе со стулом, отсутствующе смотрел вверх, на абажур керосиновой лампы; старший лейтенант Гранатуров в расстегнутой гимнастерке, мыча невнятный мотивчик, притопывая ногой, устанавливал на тумбочке патефон, взятый батареей в качестве трофея еще в Польше; дежурный связист убито спал за низеньким столиком под книжными полками, всхрапывал зверскими переливами, одна щека его вдавливалась в пилотку, положенную на полевой аппарат.

– Проводил-таки? Ну и как, Никитин? - подозрительно спросил Гранатуров. - Силен, силен, мушкетер! Тихой сапой действуешь?

– Не понял, - сказал Никитин. - Проводил до калитки и немного подышал свежим воздухом. В городе тишина, великолепная ночь. С какой стати, комбат, вы взялись за патефон? Все спят, солдат разбудите…

– Залпом "катюш" их не разбудишь, не то что музыкой! Храпом, дьяволы, пять патефонов заглушат - не почешутся! Ничего, под песенки крепче спать будут, - успокоил Гранатуров и, продолжая притопывать ногой, начал перебирать пластинки. - По-польски тут… вечерна година, значит - вечерний час? Как это, Никитин, ничего? Танго бы или что-нибудь душещипательное под настроение. Верно?

– Ставьте эту, - посоветовал Никитин и подошел к камину, потрогал бронзовые статуэтки весталок. - Не ошибетесь.

Гранатуров поставил зашипевшую под иглой пластинку, грузно повалился в кожаное кресло, так что звякнули пружины, сполз в нем поудобнее, расслабил перевязь раненой руки, вытянул ноги и по-озорному заулыбался своими слепящими зубами, поглядывая на Княжко, на Никитина, сказал:

– А ничего живем, славяне. Роскошный дом, пиво, музыка, и война в зад не кусает. Ах, хорошо, братцы! И вот что скажу я вам, господа русские офицеры, заслужили мы божеский отдых, судьба нас приласкала - целыми остались, есть с чем в Россию вернуться. Главное - башка на плечах. Еще бы так месячишко отдохнуть и покантоваться, а потом - назад, в Смоленск, к родным березам! Ах, хорошо, братцы! Меженин! - крикнул он. - Давай-ка по-аристократически этот камин растопим! Дрова где-нибудь здесь есть? Под музыку огонек здорово пойдет. Жизнь мы заслужили, братцы! - сказал Гранатуров снова, заваливая голову назад и постукивая ногтями в подлокотник под ритм музыки.

– Музыка есть, а танцев не получается. - Меженин сгреб всю кучу рейхсмарок на конец стола подле Княжко и не без огорчительной досады от полного проигрыша договорил натянутым голосом: - Ваши гроши, без дураков. Законно выиграли, накатило вам. Что будете делать с ними?

Княжко, не переменив отсутствующего выражения лица, взад и вперед раскачивался на стуле, рассеянно слушая музыку, глаза его смотрели в одну точку перед собой; он ответил после молчания:

– В камин. Растопите камин.

– Не раскумекал, товарищ лейтенант.

– Так вам будет спокойнее, Меженин. Попробуйте-ка растопить рейхсмарками камин, - повторил Княжко задумчиво. - Я сжигаю свое мифическое богатство. Выигранное у вас.

– А-а, вон как вы решили. Чтоб, значит, дьявол не попутал? А нам что? Сожге-ем! Было бы приказано!

С азартным согласием Меженин примерил расстояние до камина и стал незамедлительно швырять на его железную решетку груды рейхсмарок, затем поднес огонек зажигалки к пухлому вороху купюр, повел огоньком по краю бумаг. Купюры, тронутые пламенем, неохотно зашевелились, с шелестом загибаясь по углам, чернея, - и разом вспыхнули живым костром, снизу озарив весело-злое лицо Меженина.

– Вот еще, - и Никитин ногой подбил к камину мешок с оставшимися рейхсмарками. - Бросайте в огонь все.

– А может, оставим на всякий случай? Как? - с надеждой спросил Меженин и вприщур глянул на книжные полки. - Вон топлива-то сколько, на год хватит, и еще останется.

– Делайте, что говорят, сержант. Все деньги - в камин!

– Эх и люблю же я вас, господа русские офицеры, - сказал Гранатуров размягченным тоном. - Люблю и уважаю вас, дьяволы… Братцы, спокойненько и тихо послушаем пластиночку. Помолчим малость.