Никакой пропорции, ровным счётом никакой! Между каждой кражей и ближайшим полнолунием «до» или «после» – от одного до двенадцати дней. Да любой звездочёт поднимет моё предположение на смех... Ну и слава богам! Значит, девица вполне в своём уме. Но что тогда заставляет её совершать глупости, о которых она, к тому же, ничегошеньки не помнит? Неужели, месть, исполненная при посредстве магика?
Чужая беда так увлекла меня, что я напрочь забыл о своей: не выпил на ночь снотворный настой и поплатился за беспечность...
– Неужели ничего нельзя сделать? Совсем-совсем ничего?
Срываюсь на недостойный крик, и левая бровь златокудрой женщины вздрагивает, отмечая и осуждая мою несдержанность.
– Вы не хуже меня понимаете, что именно произошло, Тэллор. Возвращение невозможно.
В ровном голосе нет ни единой ноты чувства: только спокойное упоминание реальных фактов, и это злит меня, как никогда раньше:
– Я не верю Вам, не верю ни единому слову! Может быть, Вы этого хотели? Вы сами всё это подстроили!
– Если Вы не осознаете всю нелепость обвинений, я не в силах Вас переубедить. Теперь уже нет.
О, как бы я хотел ударить по этому красивому лицу, чтобы хоть на мгновение увидеть в безмятежном море взгляда всплеск гнева или сочувствия! Но мне даже не удастся приблизиться, не говоря уже о том, чтобы поднять руку на Заклинательницу... Теперь уже не удастся.
Беспомощность, дополненная ненавистью ко всему миру разом, делает своё гнусное дело, накрывая сознание мутной пеленой:
– Я не могу ТАК жить, слышите? Не могу!
– Или не желаете? Это вернее, не так ли?
– Какая разница? Вы никогда не спрашивали меня о моих желаниях... Да, не хочу. И не буду ТАК жить! Не буду!
Ногти, пусть не слишком длинные и не особенно острые, вонзаются в плоть. Чужую плоть. Ненавистную и незнакомую. Но почему боль эхом звучит во мне? Почему, раздирая ногтями кожу на груди, я сам готов закричать? И кричал бы, если бы яростное отчаяние не оказалось сильнее страха...
Сквозь шум прибоя крови в ушах доносятся голоса, сливающиеся в хор.
– Держите его! Держите крепче!
И только её, всё такое же равнодушно-холодное, звучит отдельно ото всех:
– Вы не можете совладать с ребёнком?
Чьи-то пальцы тисками сжимаются на моих запястьях, выкручивают руки за спину. Но настоящей боли нет, она придёт позже. Много позже, когда вернётся сознание...
Я выгнулся дугой и... проснулся.
Через незашторенное окно на меня смотрела луна. Насмешливая, бледно-жёлтая, идеально-круглая и бесстыдно-нагая. Ни одного облачка на небе: назло мне и моим воспоминаниям ночь выдалась ясной.
Всё тело в холодном поту, простыни, разумеется, тоже: хоть и впитали в себя влагу, но не всю. Уснуть в такой сырости не удастся, поэтому встаю и перестилаю постель, а потом иду на кухню, достаю из шкафа флягу с тёмным тягучим вином и долго сижу, даже не зажигая свечей. Зачем? Света от небесного фонаря хватает с избытком.
Как можно было забыть о приближающемся полнолунии? Наверное, меня ввели в заблуждение облачные ночи, смягчающие влияние ночного светила. Но сегодня облака расступились, позволив луне взойти на небо во всём своём грозном великолепии. И снова мучить меня кошмарами...