Берег надежды

Вой и визги наполнили воздух. Если одни пытались ещё сопротивляться её воздействию, то другие буквально набрасывались друг на друга, сплетали свои тела, вцеплялись в шерсть, создавая безумное зрелище, отвратное и пугающее.

Нельзя было зацепиться за что-нибудь надёжное или подняться в воздух, всё отправлялось вниз, и не сразу, как при падении, а медленно, давая прочувствовать ужас и насмехаясь. Выбешенный вконец кобник уже не мог ни на чём сконцентрироваться, кроме попыток вырваться. Но воля сильнее праны, и подтягивание себя телекинезом лишь ещё больше отсрочивало конец.

А ведь в Храме, что тонул вместе со своими врагами, действительно могло не быть никого. Тьме нужны не храмы.

— У тебя нет воли… — процедил, плюясь дождём и ошмётками грязи, Сурт, от которого на поверхности оставалась одна голова. — У тебя только безволие. Ты — ничто, и остальных пытаешься с собой сравнять…

Потом Сурт погрузился и полностью. Объятый холодным, почти как снег. илом со всех сторон, он остался в одиночестве, ведь раньше он видел и слышал крики своих, а теперь — ничего, будто всю вселенную рассоздали обратно, и только о нём забыли — слишком велика была его воля быть. Но без возможности двинуться, сказать что-то или даже вдохнуть воля ничего не стоила. Сурт, как и все те дураки, которых он ненавидел, начал превращаться в едва ли разумное животное, которое хочет только жизни и победы, и ничего более правильного. Даже холод снаружи отступал из-за огня удушья внутри — до тех пор, как по трахее не двинулась всасываемая в лёгкие склизская масса.

Без кобников дождь прекратился резко, словно закрыли канал, сливающийся с облаков. Земля замерла и начала разглаживаться. Пузырьков сначала стало чуть больше, а потом они прекратились, и только верхушка Храма осталась чернеть среди бурой жижи общей могилой всем гордецам, решившим, что воля никчёмного создания, раба госпожи и куклы у нежно любящей матери, может что-нибудь значить.

Впрочем, Тёмные сами творят мир своей волей, в том числе и богов.

Эпилог

Сурт говорил о себе так, как будто он вечен, и думал всегда как кобник — будто бы всемогущ. Смерть отца показала Зорату обратное. Даже подмога Тагириона не помогла Сурту пересилить тот разросшийся культ, который организовала Тьма. Выходит, мало одного желания для победы? Мало думать о выигрыше, чтобы его получить? Мало просто быть частью Вселенной, чтобы иметь доступ к целому? И почему отец ненавидел Тьму, почему Тьма ненавидела всех, кто в неё не включён — разве мать ненавидит своих детей, даже когда они становятся взрослыми и самостоятельными? И — в особенности — почему мать будет нелюбить разумных детей, отдавая предпочтение глупым и несамостоятельным?.. Тьма не желает воспитывать равных себе детей, и тем более тех, кто продолжит её дело и превзойдёт её. Создательница творит рабов, собственная воля не нужна инструменту. Зорат не понимал этого, а Тьма и не желала, чтобы её понимали, в отличии от Сурта. Тьма требовала только любви и поклонения, что Сурт не требовал. Но Тьма выжила, а Сурт помер, значит, по всей логике Тёмных правы Воплощения.

Если только не принять во внимания, что Сурт сам не слушал тех советов, что давал сыну. Он думал о Тьме как о враге — она стала врагом. Сын твёрдо решил попробовать по-иному. Если нельзя изменить окружающий мир, можно изменить себя. Чтобы изменить Тьму — надо стать ей.

Зорат прилетел к Арме, когда она восстанавливала кладбище подле почти погружённого в землю Храма. Уже начинался дождливый сезон, и побитые листья непривычно низких и раскидистых деревьев прели на влажной почве, но сейчас осадки не шли не переставая, только однотонное покрывало облаков покрыло всё небо, отделяя мир от космоса. Чёрная драконесса, что стояла между камней и деревьев, мало отличалась от них в своей неподвижности. Зорат поклонился:

— Я готов умереть, чтобы во мне не осталось ничего, кроме Тьмы.

— Здесь нет твоей могилы, Зорат Сурт, — Арма, не поворачиваясь к мальчику, обвела хвостом ряды надгробных камней. — Ты сын мятежника, посмевшего поднять лапу на то, что он победить не в состоянии. Я не предвидела тебя Воплощением, и тебе мной не стать.

— Моя могила вот здесь, — Зорат показал рукой на надгробие, где вместо имени было вибито лишь обзывательство: «Дурак». Так назвала его Намму ещё в день высадки на берег Нашара. Арма с удивлением обернулась к юноше:

— Ты полон смирения и действительно готов отказаться не только от своей воли, но от своего разума, отравленного отцовской гордыней. Радуйся, ты умрёшь по своей просьбе. Тьма родит себя на твоём месте. Спускайся.