Берег розовой чайки

За избами на окраине села пекарня дымит день-деньской единственной кирпичной трубой. После того как утреннюю выпечку хлеба увезли в фургоне в магазин, Фекла села пить чай. Это было для нее одним из самых приятных занятий. На столе уютно пошумливал старинный, принесенный из дому латунный самовар. В печи весело разгорались дрова для следующей выпечки. Из топки на пол выскочил уголек. Фекла подхватила его и бросила обратно в огонь. Обожгла палец, подержала во рту. Чай она пила крепкий, из маленькой чашки с васильками на боках, с сахаром вприкуску и со свежим хлебом. Хлеб не резала ножом, а отламывала от буханки - так ей казалось вкуснее, аппетитнее. Напившись чаю, она прибрала на столе, перед небольшие стенным зеркалом в деревянной раме уложила волосы, упрятала их под белую чистую шапочку и взялась было за кочергу, чтобы поворошить в печи дрова. Но тут в сенцах послышались тяжелые шаги, дверь отворилась, и в пекарню заглянул Борис Мальгин - рослый, синеглазый, с шапкой русых волос. - Эй, пекариха, принимай муку! - окликнул он и скрылся за дверью. Фекла поставила кочергу и вышла на крыльцо. - Весь чулан завален мешками. Куда принимать-то? - сказала она. - Это уж твое дело - куда. - Борис взялся за мешок, подвинул его к краю телеги и, пригнувшись, взвалил себе на спину. - Эй, берегись! Растопчу. Фекла побежала в пекарню, растворив перед ним настежь двери. - Напугал. Право слово, напугал! - с напускной строгостью проговорила она. - Давай сюда, в этот угол. Только не на бок вали мешки, а ставь их стоймя. - Тебе не все равно? - Кабы было все равно, так бы лазили в окно. - В твое оконце только и лазить, - поставив мешок, Борис указал на крохотное окно чулана, забранное железными прутьями. - Темно, ничего не видать. Только баб щупать... - он протянул было руку к ней, но Фекла не очень сильно, так, чтобы не обидеть мужика, но достаточно внушительно ударила по ней. - Давай, давай, работай. Нечего тут... - Ишь, недотрога! - пробурчал Борис и вышел на улицу. Пока он носил мешки, Фекла стояла на крыльце в сторонке, чтобы не мешать. Молча поглядывала на него своими карими ясными глазами. Волосы тщательно упрятаны под шапочку. На гладких щеках румянец, розовые мочки ушей на солнце будто насквозь просвечивают. Подбоченилась. Локоть обнаженной руки розовел, а рука круглая, белая, налитая молодой силой. Ступеньки крыльца жалобно поскрипывали под тяжестью Бориса с тугим, объемистым мешком на спине. Волосы у него рассыпались, нависли над глазами. Одна рука вцепилась в завязку мешка, другая - большая, крепкая, поддерживала его за спиной за уголок. - Чего стоишь барыней? - спросил он на ходу. - Отдых мне положен или нет? С опарой-то, думаешь, легко возиться? Он прошел в чулан. Мешок мягко плюхнулся на пол, крылечко чуть заметно вздрогнуло. - Бедная, пожалеть тебя некому, - с напускным сочувствием сказал он, снова выйдя из пекарни. - Я в жалостях не нуждаюсь. Телега опустела. - Вот так, - обронил Борис. - Считала мешки-то? - Восемь штук. - Верно. Считать умеешь. Распишись-ка в накладной. Вот так. - Борис спрятал накладную в карман, сел на телегу, дернул вожжи. - Прощевай пока. Он бегло глянул на Феклу, и васильковая синева его глаз взволновала ее. - Прощевай... - тихо отозвалась она и вернулась в пекарню.