Берег Стикса

Римма увидела, как на чёткой чёрно-белой фотографии, расселённый дом в узеньком переулке, на Лиговке, в пяти минутах ходьбы от жилища её старой подруги. Дом был знаком Римме, он предназначался на капремонт или даже на снос, работы уже начались. Теперь там было пусто и темно; единственными посетителями этого места были бомжи и сомнительные типы, разыскивающие укромный уголок для выпивки и прочих интимных надобностей.

— Туда? — поражённо прошептала Римма. — Там же…

— Никого не будет. В доме и во дворе дома никого не будет. Ты оставишь её во дворе, напротив входа в подъезд и уйдёшь. Она окажется наедине со светлыми силами Космоса. Они образуют защиту вокруг неё. В квартире чистого воздействия организовать нельзя.

— Всё-таки я как-то беспокоюсь за неё, — сконфуженно пробормотала Римма. — Мне обязательно нужно будет уйти? Оставить девчонку одну, ночью, рядом с этим бомжатником?

— Ты можешь остаться, — провещал голос. — Но имей в виду: я могу защитить своей энергией от сил зла только одного человека. Ты уверена, что твоя личная защита выдержит нападение демона?

Римма растерялась.

— Я когда-нибудь ошибался? — спросил голос. Римма почувствовала, что ею недовольны.

— Нет…

— Случалось ли такое, что кто-то из людей, в которых ты принимаешь участие, попадал в беду из-за того, что я дал неточную информацию?

— Нет.

— Ты считаешь, что Силы Света способны на ложь?

— Нет, нет!

— Тогда что тебя тревожит?

Римма легко вздохнула.

— Ничего, — сказала она, улыбаясь. Маловерная. Как она могла сомневаться, когда всё так понятно и ясно? — Конечно, ничего. Я всё запомнила. Я спасу её.

— Если битва Высших Сил закончится в нашу пользу.

— Да, конечно, — Римма почувствовала обычный светлый экстаз. Стены зала заколебались и медленно растворились в сиянии. Видение превратилось в сон. Но засыпая, Римма знала, что наставник не оставит её, что говоря с Ларисой, она ничего не забудет и не перепутает.

Всё шло правильно.

Лариса проснулась таким поздним утром, что оно уже и утром-то не могло называться. Она выспалась. Это дорогого стоило.

В комнате было тепло, постель была тепла. Лариса долго тянулась, как кошка. Потом встала — и её почему-то потянуло к окну.

День был серенький.

Лариса смотрела в окно и с удивлением отслеживала мысли и ощущения такие странные, что в животе похолодело. За окном было то, что Лариса всю жизнь называла «плохой погодой». И эта плохая погода была неотразимо прекрасна, настолько прекрасна, что Лариса не могла оторвать от окна взгляд.

Мягкое небо, нежное, как смятый серый шёлк, расстелилась над крышами соседних домов. Деревья в дымке не рассеявшегося тумана, будто написанные акварелью на влажной рыхлой бумаге, были исполнены пробуждающейся жизни; зеленоватые стволы старых тополей, берёзовая розовость, жатый чёрный бархат коры вяза — всё это мерцало тонким, еле уловимым свечением. Туман съел снег, и обнажившаяся земля ждала травы, а мокрый асфальт тоже мерцал, как натёртый паркет. Лужи лежали на нём осколками чёрного зеркала.

Лариса, задыхаясь от непонятного восторга, открыла форточку. Запах города, сырой, бензинный, земляной, серый весенний запах хлынул в комнату холодным потоком, окатив Ларису с головы до ног.

Что же сегодня за день такой особенный, думала она, изнемогая от наслаждения. Что случилось? Что сегодня родилось или влюбилось? И сколько времени это продлится?

И тут безумная мысль на миг вышибла у неё дыхание.

Это не день особенный. День обыкновенный. Это я… прозрела.

Лариса вскочила и заметалась по комнате. Одевалась и причёсывалась в необычном для себя темпе, еле справляясь с колотящимся сердцем, как будто на свидание опаздывала. И верно, опаздывала.

На свидание с миром.

Как, как могло случиться, билось у неё в крови, что у меня этого не было? Целый год не было — или больше, или никогда? Но почему, почему? Кто, как отнял у меня это? За что?

И как посмел?

Лариса выскочила на лестницу. Её поразил запах, сырой тёплый запах, похожий на запах деревенского дома в дождь. Она сбежала по лестнице, ведя пальцами по стене, удивляясь тому, что ощущает и видит, будто впервые в жизни оценила и эту бледную казённую зелень, и гладкость масляной краски, и надпись «Панки, хой!», сделанную синим маркером…

Улица её просто оглушила. Лариса остановилась. Запахи и звуки обрушились на неё, будто внутри размыло и разрушило какую-то грязную плотину. Лариса увидела, как на веточку барбариса прыгнула синичка, жёлтенькая, в стильном чёрном галстучке, как синичка склонила прелестную головку в синеватом берете, раздельно, звонко сказала: «Зи-зи-чи!» — и вспорхнула. И эта веточка в длинных колючках, и эта синичка, и её приветственная реплика будто отпечатались на обнажённой душе. Лариса остро почувствовала, что всё это — и всё остальное — останется теперь в ней навсегда.