Берег Стикса

Ему грезились девушки-вампиры. Звездный огонь Аннушки. Строгие глаза той, зимней – «Не прикасайся, смертный!» Он вовремя убирался с дороги Вечных Княжон, как подобает благовоспитанному упырю – и долго смотрел вслед уходящим, игнорирующим, занятым другим, более важным, чем его ничтожная особа. Роману было так тяжело отвести взгляд от полуночных странниц, что он решил почти всерьез, что некоторые упыри подвержены-таки извращенным сексуальным импульсам. Сначала Роман пытался иронизировать. Потом вдруг сообразил, что ему примерно так же грезятся вампиры-мужчины: Парень С Розой, двое в зарослях и даже тот, Чудовище В Косухе, который отметелил Романа потоком силы. Дожили.

Видимо, дело не в сексе.

В чем?

Холодно, холодно. Как упыри не дохнут от холода? Как я сам не издох от этого холода, злее, чем голод? Ведь все внутренности вымерзли… Погрейте меня, а?

Логика упыря.

Погрей тебя. Ты ж потянешь к себе. Пока не хрустнет. Тебе ж сколько ни дай – все мало.

Какая я, оказывается, гадость… Кто бы мог подумать! Вот жил-жил – и не знал. А помер – и начало открываться такое… Может быть, это какой-то странный аналог Страшного Суда? Или это мой персональный ад? Ведь тоска же, такая тоска…

И ни с кем не поговорить. И от крови прихожан Церкви Гниющей Мертвечины почему-то уже тошнит. А казалось бы…

Немного легче становилось только на улице.

Роман бродил, бродил без конца. Смотрел, как зажигаются фонари, как меркнет небо, вспыхивают окна. Как белесый серпик луны наливается золотым светом, плывет, плывет в паутине ночных облаков… Как зеленая звезда медленно поднимается над крышами. В такие минуты Роман очень любил город. Чем тише, безлюднее, таинственнее становились ночные улицы, тем город был милее. И важная ночная тайна манила к себе, манила…

Бродя по пустынным улицам, вслушиваясь в недающуюся ночную мелодию, Роман тщательно избегал общества себе подобных. Ему хватало с избытком. Он понимал шарахающихся вампиров. Не годится загаживать чистейшую ночь вонью тухлятины и видом вечно голодных глаз на трупной морде. Пошли они все…

Но однажды, когда ночь была восхитительно мягка и тиха, и полуночный час давно остался позади, а темнота уже начинала едва заметно бледнеть, ноздри Романа резанула такая странная смесь запахов, что он остановился в крайнем недоумении.

Воняло упырем. Плесенью и падалью, лежалым тряпьем и старой обувью. Кровью разной степени свежести. Мертвым мясом. Нормально. Прочь бы от источника запаха, но к нему примешивалась невозможная тонкая струя январской свежести и мяты. Вампирского холода и мятного запаха смятения и неуверенности. И страха, что ли…

Что бы это значило?

Роман пошел на запах, тщательно принюхиваясь. Падаль и мята странным образом стекались в одну общую волну, сбивающую с толку. Больной вампир, если такие бывают? Упырь-идеалист? Если такие бывают…

Ловя струю запаха, Роман вошел во двор, заросший благоухающими тополями и березой. Тополя слегка сбили его со следа, запах путался между деревьев, – но заострялся с каждым шагом, поэтому легко нашелся снова. В конце концов, обшарив двор глазами, Роман увидел в тени дома семенящую скрюченную фигурку упыря женского пола. Ну явно – упыря, а не вампира. И под мышкой у этого упыря был зажат большой плоский сверток, излучающий еле видимое, но все же весьма заметное сияние силы.

Роман нагнал ее в два прыжка. Упыриха остановилась и оглянулась. При жизни ей было, вероятно, лет тридцать-сорок, этой замухрышке, закутанной в замызганный серенький шарфик. На белесом подслеповатом, но странно нежном для упыря личике появилось выражение тупого страха и раздражения.

– Девушка, на пару слов? – пригласил Роман, раздувая ноздри.

– Я тороплюсь, – в тоне упыря прозвучал намек на жеманничанье, совершенно дикий на Романов слух.

– Прекрасная сегодня погода, – понес Роман, почти не обдумывая слов. От свертка несло холодом и болью. Это было невозможно и это было нестерпимо. – В такую погоду лучше гулять вдвоем и наслаждаться красотами этого дивного двора вместе, не так ли? Такая привлекательная девушка не может…

Он не успел придумать, что она не может. Упыриха поджала губы и произнесла еще более жеманно:

– У меня дела, вы не понимаете, что ли? И вообще – я на улице не знакомлюсь.

Роман оторопел. Он никак не ожидал, что это начнет с ним кокетничать, – но даже не в том было дело. Он отчетливо ощутил ее тянущее присутствие рядом с собственной душой. Ее взгляд сосал силу, насколько позволяла Романова растерянность – она даже причмокивала про себя. Еще ни одно существо из Инобытия не пыталось питаться Романом так откровенно и нахально.

Роман понял, что продолжать светскую беседу в данном случае равнозначно позволению жрать себя дальше. Фигу.

– Что это у тебя? – спросил он грубо и протянул руку к свертку.

– Не твое дело! – взвизгнула упыриха, и в тоне вдруг прозвучала откровенная истерика. – Это мое, ясно?!

Она сделала попытку ускользнуть, но Роман удерживал существ и посильнее. Он поймал тварь за плечи и встряхнул так, что она взвизгнула, а потом отвесил оплеуху по всем киношным правилам.