Берег Стикса

… небеса – как омут, глубокий и чёрный, а звёзд такое великое множество, будто кто достал их из тайного места и повсюду рассыпал, и звёзды пахнут холодной водой, а внизу – леса, леса – глухая волчья темнота – и волчий вой – и огоньки хуторов – и звёздный туман, и холодная кривая сабля реки в чёрных бархатных ножнах…

… и ты любила играть с волками – как этот щенок валялся пузом кверху у белых ног твоих и лизал твои сахарные пальцы, и его покорность грела тебя, и ты пила из его жёлтых глаз, и ты хотела того же от смертных и от бессмертных – покорности, и ты улыбалась победительно, когда я стоял на коленях перед тобой и клал голову на твои руки – ты улыбалась, как королева…

… коса – тёмно-золотая, как начищенная старая бронза, а очи – самой тёмной синевы, почти чёрные, сливово-синие, а личико – тоже золотое и мерцающий пушок на щеках у висков, и сама – покорная, как ангел божий, и хрупкая, как былинка, и шейка – тоненькая, как у ребёнка, а под тонкой кожей – пожар крови, обжигающей до смертной боли…

… опять с новой подругой?! Адом клянусь, я сожгу эту девку и тебя вместе с нею, порождение чёрта! Забыл ли, кто дал тебе Вечность и силу, неблагодарный мальчишка?! Я ли тебя не грею? Или старая ведьма тебе нехороша и пожелалось юных?! – В том ли дело, Ядя… Просто так уж легли наши карты, что не вышло у меня забыть свою волю и превратиться в холопа. Велика честь быть твоим холопом, но не по мне, что тут ещё скажешь… а тепла у холопа от госпожи и в жменю не наберётся, так только – лунные ночки да слова, что давно уж полны неправды… не взыщи, пани моя… – Не надейся, змеёныш, что я позволю тебе плясать под моей луной с девками, которых ты сам вытащил в Вечность – скорее уж развею твой пепел по ветру!.. – Не грози, пани моя. Злобой любовь не склеишь. Тут уж видно…

… как робкая птичка, и боялась обнять – не холода и силы, а просто не смела коснуться мужчины – и сияла светлыми очами, и обронила веер, и ломала пальчики, и глядела в самую душу – среди ночи – среди смертей – среди безумных надежд – среди…

… Стасенька, милый, уедем в Петербург, я очень тебя прошу! Что нам тут, в волчьей глуши, где летом – пыль, а зимой – волчий вой и снег по самые крыши. Или уж вернёмся в Житомир… Нет, дорогой мой, уедем лучше в Петербург, это всё изменит. Это чудный, чудный город – ты его полюбишь, не пожалеешь, что меня послушал… там летние ночи светлы и туманны, без луны, без теней, как сон безвременья, а зимой дают балы и музыка слышна в садах, засыпанных снегом… И это будет… дальше от неё… от Ядвиги… меня ужас берёт, как думаю о ней. Она нам не позволит…

… белесое, как золото, разведённое молоком. И всё грёза, всё – обещание, все тени – странные колодцы, что ведут в непонятные места, вся вода – странные зеркала, где горят ночные огоньки, а золотые иглы шпилей как иглы в сердце. И поцелуи сладки, и смерть сладка, и боль долгожданна, и всё расплывается в золотистом, молочном, обманном свете…

… совсем просто. Ты забыл, кто твоя госпожа. Портрет дурён, мазня без души – но тем тебе хуже. Уж коли ты не желаешь быть моим во плоти, так будет моим твой замкнутый дух. А рисунок этой рамки – то подарок моего первого возлюбленного – с Карпат. И ты, дитя Тьмы и Вечности, подчинишься – и ничто не освободит тебя, пока я – пани твоя – сама того не пожелаю. Смотри же на меня из рамы и вспоминай свою последнюю девку, пёсье отродье…

… как холодно и больно… и гадко… и не пошевелиться, и не моргнуть, и не отвести взгляд, и не защитить себя, а невидимые цепи врезались в душу, и нет выхода, нет выхода, нет вы…

Роман мотнул головой, и мир вокруг обрёл плоть.

Настоящего времени, скорее всего, прошло не больше минуты, – но картины доброй сотни лет едва умещались в душе – даже голова закружилась. Было очень тепло и как-то чудно – будто…

Вампир, полусидевший на асфальте – Станислав, Роман знал из потока его памяти, что его зовут Станислав, Стась – смотрел снизу вверх и чуть улыбался. За эту минуту между ними произошло нечто трудно описуемое, из-за чего у Романа появилось ощущение давнего-давнего славного знакомства. Приобретения чего-то невероятно ценного. Он улыбнулся в ответ.

– Что, Стаська, очень плохо?

– Нет, Ромек, уже лучше.

– А я упырь.

– О! А я и не вижу. А ежели уж говорить серьёзно, то на упыря ты, Ромек, не слишком-то и походишь. Скорее, на вампира из самых юных. От видишь, я уж и применяюсь к вашим нынешним меркам, – а всё благодаря твоим распрекрасным мыслям.

– Ты встать можешь?

– А кто его знает? Но я попытаюсь.

Роман подал руку, и Станислав встал. Он был очень лёгкий, гораздо легче, чем человек его комплекции, и уж втрое легче, чем упырь, – но самое удивительное, что Роман тоже ощущал странную лёгкость, будто в мире изменилась сила тяжести. Станислав опирался на Романово плечо, струйки силы текли в тело Романа с его пальцев, а тепло Романа просачивалось в его ладонь – и это было закономерно и прекрасно… как будто они были очень старыми товарищами… родичами… братьями…