Берег Стикса

Лариса закричала бы, если бы судорога не сжала ей горло – в пустой зеркальной раме стоял Ворон. Его вид был ужасен и великолепен; волосы разметались вокруг лунно-белого лица, на котором глаза рдели, как угли, золотисто-красным, нечеловеческим огнём. Верхняя губа вздёрнулась, обнажив клыки – два длинных острия, как у рыси или пумы, но передний резец был по-прежнему сломан, как при жизни. Фрак бы ему, нежно подумала Лариса – свитер и джинсы не подходили к его новой ипостаси, излучающей силу и январский холод.

Лариса улыбнулась онемевшими губами. Как бы ни обернулось – он сломал решётку.

Ворон спрыгнул из рамы на пол, усыпанный красными лоскутками – и остановился.

– Добро пожаловать, Виктор Николаевич, – услышала Лариса умильный голос Эдуарда, в котором насмешливая приветливость мешалась со смертельным ядом в дикой концентрации. – Ах, как мы всегда рады видеть вампира в нашем простеньком заведении… куда вампиры обычно не заходят.

Вампир, подумала Лариса отстранённо. Ну да.

Ворон издал низкое кошачье урчание – звук, совершенно ему не свойственный – и дёрнулся вперёд, как человек идёт против сильного ветра. Его нога проехалась по паркету на лепестках – он едва не упал, не сдвинувшись с места.

– Вот это я называю большой удачей, – сказал Эдуард, и яд в его голосе уже превысил все допустимые нормы. – Знаешь, что смешно, Виктор? То, что ты, ничто, самоубийца, тень, фикция, похоже, вообразил себя вправе вот так вламываться к сущностям, которые старше тебя на сотню лет и сильнее в тысячу раз. Руки целовал белобрысому шотландцу?

– Ты б ему задницу целовал, если бы сумел уговорить, – прошипел Ворон. Его ноги скользили по полу, разбрасывая лепестки, но сделать шаг почему-то оказалось непосильной задачей.

– Виктор, Виктор, остынь, – сказал Эдуард. – Я же тебя ждал. Теперь у нас будет обед из двух блюд. Живая женщина и плохонький, но вампир. Только её я выпью сразу, а тебя – постепенно, весьма постепенно… Тебя мне надолго хватит, дорогуша.

Ворон снова рванулся вперёд, сквозь загустевший воздух, как сквозь какую-то прозрачную тягучую массу. «Ворон, Ворон, – думала Лариса, глотая тот же густой удушающий воздух и захлёбываясь им, – давай, давай, пожалуйста, ты можешь! Ну ещё немного!»

– Это, видишь ли, ошибка, – брезгливо проговорил Эдуард. – Ошибка думать, что голод придаёт сил. И ошибка думать, что тебя ведёт что-нибудь, кроме голода. Что, Виктор, теперь её кровь тебе слаще, чем твой героин, а? Нет, дорогой, нет, это – моя пища, на чужую пищу зариться не годится. Охотиться надо самому, вампир. А все права на эту женщину ты ещё при жизни продал.

Лариса ощутила, как вокруг делается теплее. Как ледяной запах становится слабее и глуше. Лицо Ворона было совершенно потерянным. Ты поверил? Ты поверил этой гадине? Нет, вещая птица, нет, родной, я-то знаю, что я тебе – не жратва, я знаю, почему ты пришёл, я верю, что ты меня любишь, не слушай его…

– И не надейся на своего шотландца, – сказал Эдуард с насмешкой, которая сделалась как-то веселее. – Закон джунглей и вампиров гласит – каждый сам за себя. А ты один – просто ничто. Ты сам, в сущности, пища.

Нет, это ложь! Я за тебя! И ты – за меня! Так же всегда было! Я знаю! Давай!

– И не воображай, что вы с ней в разных мирах, – ухмыльнулся Эдуард почти победительно. – Знаешь, как в старину говорили? Долгая скорбь приводит в ад. Она сама рвалась к тебе за эту грань. Теперь, как бы там не было – живой она уже не будет. Она сама хотела быть пищей – правда, твоей, но ведь в легендах вместо мёртвого жениха всегда приходит демон, Виктор.

Лариса увидела, как из угла глаза Ворона через щёку проползла капля крови, очень тёмной, почти чёрной. Воздух остановился. Мертвецы, застывшие в отдалении, ожидающие момента, зашевелились. И вдруг её осенило.

Я уже?! Уже где, в преисподней? В тонком, будь он неладен, мире? Но тогда же ты не откажешься от моей силы, а, Ворон?! Ведь мне это уже не повредит?! Может, мы с тобой и ничто поодиночке – но вместе, мы вместе, неужели мы не сможем справиться с этой дрянью?!

Ворон вздрогнул и отвёл глаза от глумливо ухмыляющегося Эдуарда. Лариса поймала его напряжённый взгляд и завопила мысленно, изо всех сил, всем страстным желанием соединиться и не разлучаться больше: «Бери же, бери!»

И почувствовала, как поток силы, не имеющей названия, хлынул из её тела Ворону навстречу, как сияющий мост между душами – и Ворон на миг стал фигурой из чистого лунного света. Краем глаза Лариса увидела, как мертвецы, спотыкаясь и скользя, топоча, шарахнулись в стороны, а Эдуард отлетел к стене и приложился к ней спиной. Ворон в один длинный рысий прыжок пересёк расстояние от зеркала до жертвенника, на котором лежала Лариса – и вспорол клыками собственное левое запястье.

Из рваной раны хлынула кровь, слишком тёмная, чтобы быть человеческой. Ворон протянул руку к Ларисиным губам и проговорил, задыхаясь:

– Пей, Ларка! Пей, дружище, мы их сделали.