Берег варваров

В течение двух вечеров — ближе к ночи в тот день, когда состоялся памятный разговор Маклеода с Холлингсвортом, и сутки спустя — Маклеод приходил ко мне в комнату и выговаривался. Говорил он по нескольку часов кряду. Он вел себя так же, как человек, мучимый смертельной болезнью и знающий, что лекарства от нее нет и что дни его сочтены. Ему казалось, что его боль хотя бы на время стихнет, если он поделится ею с другими. Вот почему он мерил шагами мою комнату и говорил, говорил, говорил… Его речь в основном состояла из развернутого списка совершенных им преступлений с подробнейшими описаниями каждого из них. Остановиться и переключиться на что-либо иное он был не в силах, это желание выговориться было сильнее его. Я же, со своей стороны, точно так же не мог заставить себя ни выставить его, ни хоть как-то отвлечься или хотя бы заткнуть уши. Вечера были на редкость душными. Залетевшие в комнату насекомые лениво и в то же время обреченно бились о стены, тщетно пытаясь сориентироваться и найти то окно, через которое они залетели в эту унылую западню. На меня же ушат за ушатом выливались кошмарные истории, сдобренные бесчисленным количеством отягчающих и смягчающих обстоятельств. О местах, где все это происходило, я раньше едва слышал. Имена, которые называл Маклеод, и вовсе ничего мне не говорили. Он мучил себя, закапываясь все глубже и глубже в толщу воспоминаний и мотивов. Даже пытаясь оправдать себя, он приход ил к выводу, что в каждом следующем случае его преступление было страшнее, чем все совершенные раньше, вместе взятые. Расписав в подробностях очередной этап своей жизни и получив вынесенный самим собой приговор, он, к своему (увы, не к моему) удовлетворению, тотчас же переходил к следующему эпизоду, по которому предъявлял себе обвинение. Если же я в отчаянной попытке оградить себя от этих кошмаров пытался так или иначе навести его на мысль сменить тему разговора, он. тотчас же почувствовав это, перебивал меня и начинал объяснять, что все вышесказанное было не совсем так, как он это описал. Что он с превеликим удовольствием поступил бы не так, как поступил тогда, что сложись все чуточку иначе, то он ни за что бы… Что даже тогда он всячески пытался… Что он не хотел… Что он даже… В общем, два вечера и большую часть двух ночей я слушал, слушал и слушал — не понимая толком, должен ли я что-либо говорить в ответ. Повествование Маклеода было адресовано не только и, быть может, не столько мне, сколько ему самому. Он сам себе был и прокурором, и адвокатом и пытался представить судье — по всей видимости, мне — полную и объективную картину случившегося, включая описания психологических и нравственных переживаний обвиняемого. Вот только результат этих «судебных слушаний» был заранее предсказуем. Даже если бы судья пришел к выводу о возможности помиловать подсудимого, тот сам отконвоировал бы себя к месту казни и сдался бы палачу.