Берег Живых. Наследники Императора

Украдкой Павах посмотрел на других воинов Анирет. Они озирались и перешёптывались с изумлением и восхищением, но, кажется, никто из них не чувствовал той тревоги и муки, которую ощутил при переходе он сам.

Потом со всех сторон к ним начали стекаться рэмеи – Таэху с волосами цвета запёкшейся крови и холодными глазами оттенка лазуритовой синевы, а также простые мужчины и женщины: местные слуги, послушники, гости храма и паломники. В честь прибытия царевны Эмхет по воле Верховного Жреца Джети Таэху, ожидавшего Анирет в храме, был объявлен пир на всю Обитель.

Рэмеи ликовали и радостно обсуждали новость, и только Павах чувствовал себя осколком, выпавшим из общей мозаики, до конца не принадлежавшим происходящему. Мысль же о разговоре с жрецами о возможном исцелении стала вызывать у него всё больше священного трепета, граничащего со страхом. Если бы Павах мог, то сбежал бы скорее, чем встретился с кем-то из целителей Таэху! Но он так хотел поддержать Анирет… К тому же, ему предстояло ещё узнать о целях царевны, чтоб хоть что-то рассказать Владычице и не вызвать у Амахисат ненужных подозрений.

2-й месяц Сезона Всходов

Здесь пахло холодом… и смертью. Смерть царила здесь повсюду, тихая, шепчущая, напоминавшая о хрупкости плоти и всего видимого. Впрочем, видел он не дальше своей руки – слишком уж глубоким был мрак. Да и не на что было смотреть. Ладонями он чувствовал прохладные каменные плиты стен и пола, не сырые, как в темницах, а сухие и холодные. Из таких камней наследники демонов вытёсывали саркофаги для своих мёртвых. В Данваэнноне не было принято поклоняться смерти. Там не строили некрополей, похожих на целые города. Мёртвых уносили реки, впадавшие в Малахитовое Море, – уносили далеко, в Страну Вечного Лета, к новой жизни. Неупокоенные призраки селились лишь на местах сражений или убийств, и вотчина их внушала не почтение, но ужас. Понять рэмейскую любовь к мертвецам и жуткому Псоглавому Богу эльфу было трудно, но он уважал их культуру – в меру своего разумения.

Уже не раз он ощупью исследовал место своего заточения, пытаясь прикинуть его размеры. Он был слеп во мраке, глух в шелестящей мертвенной тишине, запертый, как в огромном саркофаге. Здесь не было даже двери – лишь задвигающаяся плита. Его голос охрип от криков, на которые никто не отзывался. У него забрали оружие – оставили только флягу с водой и немного еды. Но ведь не могли же его замуровать здесь заживо! Или могли?..

Эрдан Тиири, младший сын Ллаэрвин Серебряной Песни, Пресветлой королевы Данваэннона, сел посреди темницы и опустил голову на руки, обдумывая своё положение. Посольство было встречено доброжелательно, однако рэмеи ничего не спросили и не объяснили. Принца отвели от остальных, попросили разрешения завязать ему глаза. Эрдан не удивился – эльфы тоже предпочитали хранить свои секреты – и доставили сюда. Его провожатые были учтивы и молчаливы… мертвенно молчаливы. Он помнил, как вошёл, как за его спиной раздался тихий скрежет камня о камень… и он остался один. Сдёрнув повязку с глаз, принц не ощутил разницы – так темна была окружающая его пустота. Сколько часов он провёл здесь, эльф не знал. «Время измеряется чувствами», – говорили в его народе, самом долгоживущем из всех рас земного плана бытия. Эльфы как никто знали: дни могли течь словно столетия, а годы – промелькнуть ничтожными мгновениями. А когда вокруг лишь смерть и тёмная пустота, когда не знаешь своей участи, и несколько часов могли обернуться неделями. Сыну зачарованных чащоб и полян, залитых пробивавшимися сквозь ветви солнечными лучами, тяжело было находиться в каменных застенках. Он был точно зверь в ловушке. Эта живая, дышащая темнота была так непохожа на колдовскую тьму звёздной ночи! Его, эльфа, привычного к свободе лесных чертогов, к воздушной архитектуре городов Данваэннона, эта темница, так похожая на гробницу, пугала и угнетала особенно.

Собрав всю волю и гордость высокорождённого аристократа, Эрдан поднялся, расправил плечи и хрипло воскликнул:

– Я должен доставить послание Её Величества Владыке Секенэфу Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен!

Тишина шелестяще рассмеялась за спиной. Ей не было дела до письма, которое её пленник принёс с собой – того, что было написано рукой самой королевы, его матери, в знак уважения к союзнику и высочайшей поддержки. Не было ей дела и до даров, призванных хоть сколько-нибудь развеять печаль Императора – до заключённых в волшебные ларцы сладких голосов фейских птиц, до светильников, наполненных светом звёзд, хранивших в памяти след всех виденных небом, до чудесного, почти живого портрета потерянного наследника Эмхет, вытканного дворцовыми чаровницами на тончайшем гобелене. Как мать, королева Ллаэрвин, разделяла скорбь Императора. И всем сердцем она хотела развеять жуткие слухи, что могли пошатнуть или даже разрушить тридцатилетний союз.