Берега светлых людей

Женщины на всякий случай убедились, что их патрон теперь занят другими, и сбежали с мраморных ступеней колоссального по сравнению с людьми дворца. Толпа перед ними заискивающе расступалась, решив, что воительницы куда-то отправлены цезарем, хлопала им в ладоши, улыбалась. Многие норовили попасть на глаза важным особам...

Амазонки подставляли лица дуновеньям ветерка со стороны Остии. Рыжие локоны обнажали обветренные, бледные и скуластые мужественные лица. Уловив в триумфальном посыле долю своей славы (сейчас отношение толпы было так непохоже на недавнее неприятие крымчанок!), развернув плечи, атлетического телосложения Бореас сожалела, что людское море закончилось так быстро. То же чувство владело и Ланой.

— Может, вернёмся и пройдёмся ещё раз? — в прекрасном настроении предложила она, шутя.

— Что, мы опять только вдвоём?! — вскричала Бореас и, предлагая посмеяться, принялась по-детски надувать щёчки, ожидая от подруги поддержки.

Хохот на узкой, уводившей с площади, улочке обращал к северянкам заинтересованные взгляды прохожих. Мужчины останавливались и, поднимая руки, призывали сделать непонятно что. Верно, они, блестя глазами, требовали, на ночь глядя, смеяться тише. А может, оглашали эдакое своё римское приветствие, или, подобно Клавдии, зазывали провести их куда-то...

Северянки освобождались от гнетущего впечатления, кое на них ранее произвёл город. Вечерняя духота сулила вскоре ночную прохладу. Зная примерное направление к сенаторскому дому, они — вновь пыльные и сильно подуставшие от нескончаемого камня под ногами — искали достойную их независимости купель.

— Пока нет Клавдии, может, повторим купание у неё? Ха! — предложила Бореас.

— Нас теперь едва ли впустят.

— Тогда айда к речке!

— А где ж её здесь найдёшь?

— Искать станем хоть до утра!..

* * *

Большой и безмолвный парк проглотила тьма. Всё исчезло — будто кануло в неподвижность. Лишь произведения рук человеческих выбелились слабым светом уличных светильников и луны. Громоздкие постаменты, дорожки, лестницы, чаши-клумбы, не впуская в свою мраморно-известняковую плоть отблеск огоньков, отбрасывали его и потому пятнами доминировали в мрачном пространстве парка. Статуи и барельефы приобщались на время ночи к лону вечных материализаций.

Днём здесь можно было бродить, сидеть и не увидеть практически ничего, кроме бушующей зелени, ярких, пёстрых цветов и бабочек. Вечером римляне покидали парк на удивление одновременно, словно сговорившись. Утекали толпой к более безмятежным прибежищам — ночной парк своей пустотой не страшить не мог, хотя пустота эта на поверку оказывалась условною: другая вахта являлась сюда.

Одиночные задержавшиеся посетители попадали не только во власть мошкары и пугающей тишины — тут начинали тявкать и скулить бездомные псы; ночные птицы принимались ухать, затевали ссоры меж собой и, свалившись с сука, истошно кричали, барахтались, тщетно пытаясь среди листвы и ветвей взмахнуть крылами и остановить падение. Долетев почти до самой земли — а иногда и ударившись оземь! — пернатый скандалист потом подолгу отсиживался в кроне ближнего дерева, блестя жёлтыми зенками... Иногда потерявшийся или изгнанный осёл блудил здесь, цокая по дорожкам копытцами, дурашливо ржал на луну или вертелся, визжа и завывая, в окружении приставучих и озлобившихся на весь честной мир псов.

С ближайших гор спускались сюда и разбойники, коим заказана была дорожка в Рим дневной. Нет, не для воровства и убийства приходили — просто город красив и привлекателен равно для всех. Его желается лицезреть, воспринимать, чувствовать — даже когда он заполнен эфиром мрака...

Белые ступени открывались взорам далеко наперёд, но под ногами различить одну от другой было невозможно, поэтому Бореас и Лана ступали очень осторожно. Серые барьеры по краям узких сходней, ограничивая движение, вели под уклон, ломались, предлагали Бореас и Лане новые направления. Выбора у женщин, конечно, не оставалось: можно было либо стремиться по каменному коридору вниз, либо возвратиться назад.

Собаки шарахались от внезапных нарушительниц границ их законного обиталища, отбежав вперёд, поднимали трусливый лай. По тявканью тому можно было определить, не заканчивается ли этот нескончаемый коридор. Пока гулкое эхо возвещало об очередном отрезке спуска.

А дерева тяжёлой листвой нависали с обеих сторон. Чёрные кроны их наползали на звёзды...

Мечи про всякий случай амазонки положили на плечи. Ступали бесшумно, вслушиваясь, что там впереди, с боков, сзади.

Лестничный спуск соединился с открытой улицей. Псы, выдавленные незнакомками с облюбованных вотчин, дружно заливались лаем, провожая, напоследок что есть мочи надрывали свои лужёные скотские глотки.

Улица, со стороны Тибра лишённая более-менее высоких домов, поворачивала дугой и выводила к мосту. Но о нём, застывшем неподалёку, крымчанки на время забыли: гробовое молчание парка вдруг сменилось нарастающим грохотом чеканных звуков.