Береги себя

Бизнес, как водится, прогорел. Олега кинули. Мало того, за фирмой-банкротом числились недоимки. Он позвонил отцу, голос дрожал от обиды и усталости. Я предупреждал, вздохнул отец. Олег зашвырнул трубку в стену и вышел на балкон, внизу по мокрому черному асфальту спешили туда и сюда люди. Черная-черная полоса невезения. Оборвать ее просто. Олег сплюнул и вернулся в комнату.

Он запил, пил страшно, с неделю; очнувшись в полубреду, посмотрел на бардак вокруг и решил, что сходить с ума будет потом. Отвращение омыло ледяной крошкой. Ночью, небритый, всклокоченный, брякая пустыми бутылками в пакете, спустился к мусорке. Долго курил, глядя на звезды.

За что? – спросил, отнюдь не рассчитывая на ответ.

Но ответ был дан.

Я удираю из города, бегу от людей, от цивилизации, в глушь. Найдут? Найдут.

Мне не по себе. Землетрясение – убийственный аргумент. Но у меня есть отличное заклинание: я не загнусь. Наверно, не загнусь… Скорее нет, чем да. Да хер его знает! Никто ж не обещал!..

Воображение, воспаленное, больное, нашептывает: разразятся мор, глад и стихийные бедствия. Ха! Я буду непоколебим. Передохнут миллионы белок, полчища зайцев и стаи волков. Я останусь. Сука, я останусь!

Меня сберегут.

А если загнусь, что ж… тем лучше. Надоело, слышите? Хватит!

Вещи сложены. Одеваюсь и выхожу. Я обвешан снаряжением, как елка гирляндами. На спине рюкзак с широкими лямками и дополнительными креплениями на поясе и груди, поверх рюкзака – спальник и полипропиленовый коврик; также к рюкзаку прицеплены топорик, котелок, ножовка и аптечка. Палатку я несу в чехле.

Я давлю лужи резиновыми сапогами. Бравый-зольдат-на-тропе-войны. «Проблюйся, сынок. Полегчает», – советует не моя память.

Я удираю вечером, потому что они приходили днем и теперь придут завтра. У них четкий распорядок. Валяйте. Меня уже нет, некому ездить по ушам. Я подсознательно жду осечки, ну?

…Рык мотора, удар… Из дежурной части прибывают на вызов. Да, да, человека сбили. Нет, не дышит.

Ловлю взглядом дворовую гопоту. Эти не церемонятся.

…Э-э-э-эй… куда, на? Бита пробивает висок. Оперативники спешат на вызов. Господи, человека убили! Нет, не дышит.

Иду мимо стройки.

…Башенный кран заваливается набок. Полдома – вдребезги. Корчусь под обломками железобетонных плит, арматура протыкает висок. Прибывает бригада спасателей, милиция, пожарные…

Осечки нет. Кто-то – вернее, нечто – забраковал точечные воздействия. Относительно точечные, разумеется. Они не удались. Это не повод для восторгов: в меня целят из крупного калибра.

Показываю фак кодле, тусующейся у ларька. Мудак! – кричат мне и отворачиваются. Наглость всегда настораживает.

Осечки нет…

Мелкий осенний дождь косо падает в свете фонарей, и невидимые в сумерках капли стекают по курткам и плащам, зонтам и капюшонам, щелкают по стволам деревьев и припаркованным у обочины машинам, шуршат в кустах. По дорогам и тротуарам разлились темные бесформенные лужи – я в сапогах, мне не страшно. Дождь льет и льет, иногда прерываясь и вновь усиливаясь.

Вода натекает под палые листья, образуя болотца на неровностях асфальта, и сырость готова прокрасться в ботинки. Я вспоминаю, что я в сапогах.

Я уверяю себя – мне не страшно.

Сапоги грязные, грязь отваливается жирными комками. На «КамАЗах» здесь, что ли, ездят?!

Они придут завтра и удивятся: ну, ловкач! Худой скажет: ищи. Борец кивнет.

Страх поднимается к горлу, спирая дыхание. Погода просто отвратительная.

…В детстве у меня ничего не было. Ни красивых игрушек, ни добротный одежды, ни полноценного питания, ни поездок на курорты и здравницы. Тогда я не осознавал этого, не обращал внимания. Детство и так удалось, самые мои приятные и живые воспоминания связаны с детством.

Семья наша жила бедно. Отец, сотрудник НИИ, зарабатывал даже меньше матери, которая и высшее-то не получила. Отец встретил ее в командировке в каком-то колхозе, на задворках необъятного СССР таких колхозов пруд пруди. Влюбился, увез. С милой рай и в коммуналке. Жили не ахти, но дружно.

Отец уходил рано и возвращался поздно: время съедала дорога – из области пока доедешь… Мать где только ни работала. Я, предоставленный самому себе, умудрялся и сносно учиться, и шляться дотемна на улице.

Повзрослев, я понял: у кого-то есть все, и сверх того – есть, и было раньше, когда я в порванной майке сигал вместе с пацанвой с обрыва над невеликой речушкой, мешая хмурым мужикам ловить рыбу. И тогда я принялся добиваться всего. Упрямство помогало. Наверное, часть моего упрямства передалась отцу с матерью: в девяностые капиталы сколачивались чуть ли не из воздуха, и родители, подавшись в торговлю, потели и кряхтели и с минуты на минуты рисковали вылететь в трубу, однако сорвали банк.