Берегиня Иансы

– Еще как бы схватился! – хмуро опровергла я.

Штанина треснула-хрустнула, и лошак остался с добрым полосатым лоскутом в зубах. Через дыру виднелась бледная волосатая нога несчастной жертвы.

– Господи спаси! – быстро перекрестился мужик, нечаянно задев Страха по длинному тонкому хвосту.

Тот сощурил желтые зенки, взмыл в небо, а потом камнем рухнул вниз, целясь в торчащие легкие волосенки мужичка.

– Берегись! – Я оттолкнула того, и хмельной бедняга кубарем полетел на брусчатку, взвизгнув.

Вокруг нас уже собирался честной люд, гогоча, как на балаганном представлении, и тыча пальцами.

– Что это, матушка? – тихо пробормотал пьяный, дыхнув перегаром и жалобно моргнув.

– Это во искупление грехов, – сдунула я прилипшую к губам прядь волос, выбившуюся из-под съехавшего на затылок клобука. – Помолись на ночь, сын мой! Пусть Боженька даст тебе рассудка больше, чтоб не тащил чужое добро! – Быстро поправив монашеский убор, я под довольные возгласы толпы уселась на исстрадавшегося возбужденного лошака и ударила каблуками по откормленным лоснящимся бокам. – Вперед!

Батюшки, пока доехала до Судной площади, все внутренности растрясла. Темные улицы, взбегающие на холм к старому городу, затопил туман и спрятал облезлые стены зданий всего в паре саженей от меня. Лошак в отместку семенил и кочевряжился, то и дело хлестал по коленям начесанным хвостом. Бес же был раздосадован, а потому премерзко квакал, привлекая к нам совсем ненужное внимание.

К этому времени с площади выгоняли припозднившихся зевак, еще не успевших толком насладиться занимательным «аттракционом». Они недовольно роптали и разбредались по домам и питейным заведениям. Я только успела заметить, что стрелки городских часов показывали девять часов вечера. Спрятавшись в подворотне, я ждала темноты, стараясь успокоить нервного лошака то уговорами, то откровенными оплеухами, но тем еще больше раздражая его. Редкие прохожие оглядывались, проходя мимо, и удивлялись: что делать монашенке в такое время почти в центре старого города, ведь все обители на окраинах. А я терпеливо ждала, когда раздастся цокот копыт, возвещающий о смене стражей.

Время было важно как никогда. Сколько минут у меня будет для исполнения знакомых и простых манипуляций, от которых сейчас зависят две жизни – моя и Николая?

Смена караула появилась, когда часы пробили одиннадцать раз, заставляя мое сердце тревожно сжиматься, а потом я услыхала такие долгожданные голоса. Всадники появились будто призраки, я даже вздрогнула, сначала только по лошадиному шагу узнавая, где они находятся. Длинные красные плащи окутывали и верховых, и их лошадей. Первым к площади следовал крепкий седовласый страж. Знакомое лицо Филимона с глубокими, словно бы выдубленными ветрами морщинами казалось хмурым и замкнутым, губы крепко сжаты. Седые волосы спрятаны под обруч.

Именно его я и рассчитывала встретить здесь. Именно ему могла я довериться. Казнить или помиловать, помочь или отказать – все было теперь в его власти.

Я свистнула. Казалось бы, негромко, но пустые улицы подхватили звук и утроили. Стены темных каменных строений отразили и вытолкнули ввысь. Всадники вздрогнули, напряглись, готовые к нападению, приосанились, оборачиваясь в мою сторону. Филимон единственный выхватил взором мою фигуру в монашеской рясе, скрытую туманом.

– Следуйте к площади! – отрывисто приказал он отряду. – Я проверю, что там!

– А может… – засомневался один, обладатель низкого голоса.

– Это приказ, – сквозь зубы процедил Филимон в ответ и спешился, уже следуя в переулок.

Я прислонилась к холодной влажной стене и наблюдала за стражем, приближавшимся будто тень. Он не сразу меня узнал, а признав, не показал виду, только седые густые брови вздернул да заметил:

– Он думает, что ты мертва.

– Уже нет.

– Как ты собираешься его вытащить?

– Просто сделай так, чтобы завтра дозор задержался на полчаса, и поставь в вечернюю охрану стражей помоложе.

– Все?

– Нет. На площадь кого-нибудь кроме охраны допускают ночью?

– Король боится, что люди могут устроить самосуд. Не из злости, забавы ради.

Из горла у меня вырвался испуганный смешок, а потом откровенный хохот:

– Правда?

Старик отступил на шаг, совсем сконфуженный, даже оглянулся, будто бы боясь, что увидит за спиной издевательски смеющуюся толпу.

– Ты что это?

– Так ведь его все равно собираются прикончить, только цви… целеви… тьфу, цивилизованно… Послушай, – уже серьезно обратилась я, – мне нужны призмы. Единственного колдуна, которого я знала, повязали еще весной. Я не представляю, к кому обратиться.

Филимон нахмурился, но, поколебавшись, все же ответил:

– В Петрашевском переулке с недавнего времени живет человек. Он приезжий, его зовут Прохор Погуляй.

– Погуляй? Ростовщик? – переспросила я, и ответом мне был лишь кивок седой головы.