Береговая стража

Когда Федька подходила к калитке, за домом раздался лай. Она остановилась – как знать, при такой сложной географии может быть и проход, соединяющий оба двора, а подставляться под острые зубы ей совершенно не хотелось. Если пес не даст попасть в дом, то придется искать извозчика и ехать назад, в Коломну, а это дело сомнительное – все приличные извозчики давно уже поставили лошадей в стойла и сами спать завалились, а ездят какие-нибудь отчаянные, которые в дружбе с ворьем.

Решив подождать и посмотреть – авось выяснится, что все это значит, – Федька отошла в сторону и встала под чужим забором, прямо в сугроб, вздернув повыше юбки.

Она видела калитку и по обе ее стороны – забор, не то чтоб высокий, аршин двух с половиной, который казался совсем черным. В лунном свете явилось Федькиному взору дикое зрелище: некто в полутора саженях от калитки лез со двора через забор. Этот человек перекинул поочередно две длинные ноги и соскочил вниз, тут же увязнув в снегу. Но бежать он не кинулся, а вышел на раскатанную и утоптанную полосу снега, встал на видном месте и начал озираться, словно не понимал, куда двигаться дальше.

Первым делом Федька подумала: вор! Но в руках у него ничего не было, и вид он имел растерянный. Впрочем, в доме Шапошникова могло быть сокровище, которое нетрудно унести за пазухой: любопытные бумаги. Решив предупредить живописца, Федька прикинула расстояние – и бегом кинулась к калитке. Она была готова в любой миг закричать «караул!» и громко звать Григория Фомича, а в доме ведь и кроме него мужчины живут, кто-нибудь да выскочит. Но не всякое благое намерение осуществляется. Уже ухватившись за калитку, она услышала отчаянный голос:

– Сударыня, сударыня! Стойте, Христа ради!

Федька заскочила во двор и оттуда высунулась.

– Сударыня, Христа ради, в которой стороне тут Невский?

Когда почти в полночь слышишь на пустынной улице такой вопрос – впадаешь в некоторое недоумение и не сразу осознаешь, что голос-то знакомый. Вдруг сердце заколотилось – оно прежде головы поняло, чей это голос.

– Санька? – едва выговорила Федька, и вдруг радость сделала ее тело невесомым, приподняла над снегом, понесла навстречу любимому.

– Санюшка, Санька!

– Федька!

Они обнялись. И неизвестно сколько времени простояли, держась друг за дружку, закаменев в объятии.

Санька опомнился первым.

– Ты как сюда попала?

– А ты как сюда попал?

– Меня здесь прятали, а ты? Что ты тут ночью бродишь?

– Да я тут теперь ночую, я нанялась…

– Что – нанялась?

– Приработок тут у меня. Такой, что нужно быть спозаранку. Вот, предложили ночевать – и ночую…

При мысли о том, что Санька узнает подробности этого приработка, Федька до смерти перепугалась.

– Так мы соседями были? – спросил Санька, которому и на ум не взбрело полюбопытствовать, что за утренний приработок может быть у фигурантки.

– Соседями! – отвечала, малость ополоумев от волнения, Федька. – А я-то как за тебя беспокоилась! Малашка мне все передала, и записочка твоя – при мне! Если бы только знал, как я сейчас рада!

– А знала бы ты, как я рад!

– Я знала, что непременно тебя увижу! Мне ведь все время музыка мерещилась – помнишь, первый дуэт Прометея и Пандоры, где пантомимное адажио и дуэт?

– Федя, ты не поверишь – и у меня этот дуэт в ушах звенел! Словно бы кто наигрывал на клавесине! – признался Санька. – И – раз, два, три…

Он отпустив Федьку, сделал глиссад, другой, настолько ловко, насколько это было возможно на снегу и в валяных сапогах. Федька глядела на него влюбленными глазами, обмирая от счастья. И вдруг отбежала, чтобы пойти ему навстречу, тоже с глиссадами, тоже с плавными движениями рук и плеч, даже с правильными взорами, сопровождающими искусно сложенные кисти, хоть те кисти и были в меховых варежках.

– И – раз, два, три! – пел Санька, делая ронд-де-жамб правой ногой назад и откидывая стан для поворота. – И – раз, два, три!

– И – раз, два, три! – подпевала Федька, выводя ту же мелодию и танцуя навстречу.

Прометей увидел оживленную огнем любви Пандору, та увидела первого в жизни и заранее любимого мужчину! Золотые нити волшебного огня притянули их друг к другу – и родился танец, вовсе не тот, что однажды в зале, гораздо лучше того! Ибо и в самом сказочном сне бы не привиделось Федьке, что она танцует с любимым под луной. Только шубка, которая была ей тесновата в груди, мешала ужасно – рук толком не поднять и не развести.

У нее закружилась голова – ни одно вино не было до сих пор столь хмельным, как свежий и холодный воздух, и она танцевала, не чуя под собой ног, плавая в сплошном счастье, как золотая рыбка в прозрачной воде.

На сцене такой танец невозможен – только на утоптанном раскатанном снегу, по которому можно скользить и делать аттитюды, и легко поворачиваться, и смеяться вслух; если бы кто-нибудь раньше сказал Федьке, что бывает и такой рай, морозный, со снегопадом, она бы не поверила, но сейчас – другого не желала.