Беременна ангелом

В поисках счастья я оббегала все магазины, ночные клубы, казино, отели и пляжи. Встречалась с Колей, изменив ему трижды с Юрой, бросив Юру, увлеклась Толей, переспала с Мишей, предпочла его Славе, занимаясь любовью с Андреем, слушала группу «Звери», убежала к оперному певцу Сергею с маленьким музыкальным инструментом, сменила его на сумасшедшего поэта, исполнявшего мне свои песни в сопровождении шестиструнного инструмента и всякий раз спрашивающего меня – ну как?

А счастья так и не нашла.

Купила себе квартиру, машину, стала выходить в свет. Тусоваться. Снималась в журналах, клубах, телевизорах, крутила задницей и там, и сям, надувала губки, поправляла грудки, спала с продюсерами и их охранниками, пела, танцевала, на дуде играла, курила и выпивала.

А счастья так и не нашла.

Забила на все и залезла в бутылку, долго пила и курила, не только табак.

Вылезла из бутылки и уселась на белую полосу.

И вот оно счастье, нет его краше.

Потащило меня, и тащило меня, и тащило, и ни кони, ни птицы ночные, это ангелы были, седые, седые. С крыльями такими белыми-белыми, а глаза, как дыры сквозные черны, ни слезинки, ни радуги, ни ветерка. Кто вы, спрашиваю их, а они – счастье, мол, и с потолка ко мне на кровать. Один говорит – ногти бы надо постричь на ногах и покрасить, хоть луковичной шелухой, а второй говорит – и волосы бы не мешало побрить безопасным станком. Я лежу и молчу, мне спокойно как-то с ними, не в пример всем остальным. Они меня не напрягают, один ногти стрижет, а другой волосы бреет. Сколько лет это продолжалось, трудно сказать, но однажды я проснулась, а их и след простыл.

На душе пусто стало, одиноко и тоскливо, смотрю в зеркало, а там никто не отражается. Наверное, они когда уходили, меня с собой взяли.

– Даша, ты на грани, – говорит зеркало.

– Кто ты, – спрашиваю я у зеркала, – и к кому обращаешься?

– Это я, зеркало, – отвечает зеркало, – к тебе, к кому же еще.

– Если ты зеркало, значит ты должно отражать, а почему же ты тогда меня не отражаешь?

– Потому что ты стала прозрачной, – сказало задумчивое зеркало.

– Нет! – ответила я, – Я беременна, я беременна ангелом, я это чувствую. У меня растет живот и постоянно тошнит.

– Нет, – сказало циничное зеркало, – это печень твоя растет, а тошнит тебя не из-за беременности, а совсем по иной причине.

– Нет, – ответила я, – я не догадываюсь о другой причине, я беременна, я беременна ангелом, я это чувствую. У меня растет живот и постоянно тошнит.

Ангел родился мертвым, с первых дней появления на свет утратив способность отражаться. Я сожгла его в пепельнице перед зеркалом.

Боже, как я устала. Сон мой был сладок и долог.

Шел 26-й день весеннего месяца апреля. Солнце проснулась в 5 часов 59 минут. Я – в 14.23. В 15. 40 мне уже не нужны были сигареты.

Человечное влагалище

Я полнилась ожиданием лета. Часы с кукушкой не предвещали ровным счетом ничего, ни романтических встреч под звездами, ни пляжей Коста-Рики, ни загородных прогулок на лошадях. Паруса моих надежд стояли без ветра, легкая меланхолия блестела на них, отражая лучи солнечного света. Мне почему-то дико захотелось кого-нибудь убить. Все равно кого: муху, таракана, кошку, собаку, слона, человека, – не важно. Я наругала себя за это гадкое чувство, набрала ванну, залезла туда и закурила сигарету. Похоронный марш Альбинони, доносившийся с кухни, подытожил мои размышления, по поводу прочитанного.

«Ангел, размышляющий о человечности влагалища, боже мой, как поэтично» – подумала я.

Когда Марат лежал в ванной, он, должно быть, тоже думал о человечности влагалища, а некая пизда взяла и зарезала его. И Ленин, наверное, только слез с трибуны, шел сквозь народ, заглядывал в их восторженные глаза и думал о человечности влагалища, а меньшевистская пизда взяла и выпустила в него три фалоподобные пули. А я вот лежу в этой убогой ванной, распариваю свое стареющее тело и за всю свою сермяжную жизнь, не зарезала ни одного Марата, не выстрелила ни в одного Ильича. Так и вся жизнь пройдет в заботах о своем человечном влагалище. Я вылезла из ванной, оделась и пошла в тату-салон.

– Что вы хотите? – спросил меня дылда современного типа с кольцами в ушах, носу, губе и брови, разукрашенный, как африканский попугай во все цвета радуги.

– Убить кого-нибудь, – сказала я и улыбнулась.

Он насторожился, но, видимо, почуяв свежий запах человечности, источаемый моим влагалищем, заулыбался и предложил мне присесть.

Я присела.