Беременна (не) от тебя

Женщинам положено быть верными, и рожать по указке.

– А, ну тогда я спокойна. А то кто тебя, святошу, знает, – Юлька отодвигает тарелку с моими бутербродами к краю стола, а затем сдается, и снова хватает вкусность. – Так ты не залетела еще?

– Нет, к сожалению.

Или к счастью. Как только рожу ребенка, обратного хода не будет. Слишком отец хочет для меня счастья – так сильно, что сделал все, чтобы сделать несчастной. А все из-за богатого ископаемыми клочка земли за Уральскими горами.

Не достанься он отцу в наследство, быть бы мне обычной студенткой со всеми вытекающими: вечеринки, парни, художественные выезды и прочие радости юности.

– Вообще, это так тупо, рожать ребенка в двадцать лет, – пускается обжора-подруга в сентенции. – То есть, понятно, что тебе двадцать один стукнет, если сейчас залетишь, но все-равно. Вот меня мать родила в девятнадцать, и что?

– Что? – послушно повторяю я, хотя с Юлей согласна.

– Да то, что не молодость у нее была, а кошмар! Нет уж, нужно сначала повеселиться, а годам к тридцати уже рожать, когда и в голове умные мысли будут, и воспоминания кое-какие накопятся.

– Юль, каждому свое, – спорю я из протеста. – Меня мама тоже в девятнадцать родила, но она никогда не жаловалась на жизнь. Папа ее на руках носил, помогал во всем.

За что и был прозван подкаблучником.

Оказывается, это стыдно – жене помогать по хозяйству. А уж дочерью заниматься, а не телевизор на диване смотреть – вообще не по-мужски.

– Слушай, – понижает Юля голос, – а ты не хитришь? Мне можешь признаться: таблетки пьешь, да? Ну, чтобы не залететь. А мужу свистишь, что не получается.

– Нет, Юль, я и правда не могу, – машинально оглаживаю ноющий в последние дни живот. – Может, врачи что-то напутали, и я бесплодна. Или дело в самом Тимуре, хотя у него уже есть ребенок. Но вдруг он чем-то болел, и стал бесплодным… не знаю, но проверяться он отказывается.

И гонит меня на гормональную терапию, благо все врачи, слыша об этом, крутят у виска.

– Дела, – тянет моя верная слушательница, с жадностью глядя на мое яблоко, которое я отдавать не собираюсь. – А с этим, с Рустамом ты… хмм… защищалась?

– Вроде да, – смущаюсь от этого вопроса, но затем приходит чувство сильнее, чем смущение – страх. – Надеюсь, он предпринял меры. Очень надеюсь!

Не хватало еще чем-нибудь заболеть для полного счастья.

Внеплановая беременность мне точно не грозит.

– Эх, жаль ты не сфотографировала его, – подруга встает, обиженно наблюдая, с каким аппетитом я вгрызаюсь в желтое, сочное яблоко. – Люблю высоких брюнетов.

– А я не люблю, – отрезаю, и встаю со стула.

Пора на занятия.

ГЛАВА 2

РАТМИР

Горькая девочка со вкусом ягод на губах – вот она какая, оказывается. Могу понять, что нашел в ней отец.

Печаль синих глаз.

Надежду легкой улыбки.

Она ушла, пока я делал вид, что сплю. Торопливо собралась, стараясь не шуметь, но я услышал, как птичка вылетела…

Пусть летит!

Я знаю, где ее клетка.

– Как мать? – дед сидит, прислонив трость к своему любимому креслу, и буравит меня фамильным тяжелым взглядом. – До сих пор страдает?

– Страдает.

– Бабам лишь повод дай пострадать. И нашла из-за кого – из-за моего сынка, – дед сплевывает на пол.

В других эта привычка раздражает, но не в нем. Пожалуй, за всю жизнь я только его и мать любил. И отца, будучи совсем мелким, пока не понял, что сыном он меня не считает.

– Мама любит его. Больной любовью, одержимой, – неприятно об этом говорить, но и молчать тяжело. – Она меня с ума сводит. Нашла бы уже кого-нибудь другого, и перестала хоронить себя заживо.

Смотреть противно, как она по отцу убивается: не уважал никогда, не любил, женой не сделал. Просто ведь время проводил с ней все эти годы, а как надоела – ушел.

Выкинул, как износившуюся вещь.

И самое отвратительное: захоти отец обратно к ней вернуться – приняла бы обратно. После всего, что было, приняла бы…

– Оставь Лиану в покое. Лезть в бабскую голову себе дороже, – отмахивается дед. – А с отцом бы тебе примириться, ты у него один.

Надолго ли?

Вика – горькая девочка со вкусом ягод на губах. Ей двадцать, и она здорова. Родит отцу хоть десять детей… если я не обрадую семейство «верностью» молодой жены. Жаль, на камеру не заснял, но я до мелочей ее запомнил: шрам на бедре, три родинки на животе…

… дрожащие от испуганного наслаждения губы, и длинные ресницы, прикрывающие синеву глаз.

– Он меня не примет, – просто говорю я, ведь уже отболело это неприятие собственным отцом. – Ты не сказал ему, что я в городе?

– Тимур уехал в Петербург по делам фирмы. Я ему про тебя не говорил, но встретиться вам придется – у меня юбилей, если ты не забыл.

– И я приглашен, – полувопросительно-полуутвердительно киваю.

– Да, ты приглашен, – по-стариковски раздражается дед. – Праздник будет у Тимура, там всем места хватит. Что бы он там ни говорил – ты мой внук, а так как я глава семьи – мое слово закон.

И с этим не поспоришь. Слово Давида Ревазова – закон.

– Значит, я познакомлюсь с мачехой? – усмехаюсь, предвкушая «сюрприз», который я устрою Вике.

Она в обморок упадет от ужаса – дрожащая, слабая птичка.