Беременна по ошибке (СИ)

Я не могу не отпустить ее. Хочу, но не могу, потому что понимаю ее состояние. А еще знаю, что Маришка, все же, не видела то интервью. Я с ужасом думаю, какой разбитой и расстроенной она будет, когда узнает, но и запретить ей ехать не могу. Она все равно уйдет, с моим или без моего разрешения, поэтому я только говорю:

— Хорошо. Дашь мне пару минут я выйду тебя проводить?

— Д-д-д-а-а-а, — дочь явно растеряна и не ожидала подобного с моей стороны.

Точно же думала, что я запрещу ей ехать с отцом, скажу, чтобы оставалась дома. Когда Маришка выходит, я начинаю одеваться. Набрасываю штаны и кофту, сверху халат.

— Ты отпустишь ее? — спрашивает Давид.

— Я все равно не смогу удержать ее, — пожимаю плечами. — Ей сложно здесь, а уйти куда-то, кроме отца, она не может. И я понимаю ее.

— Я поговорю с Глебом, — снова обещает Давид, но я лишь мотаю головой.

— Он ни в чем не виноват, — уверенно говорю мужу. — У них сложности в отношениях и невозможность быть вместе. Что бы ты ему не сказал, это ничего не даст. Расстояние, пожалуй, лучшее, что может быть для них.

— Может, Маришке пожить в вашем прежнем доме?

— Оставить ее одну? — я усмехаюсь. — Лучше уж с отцом. Он, конечно, не идеальный, но она будет под присмотром.

— Да, ты права, — соглашается Давид. — Но я выйду с тобой.

Мы вместе выходим, чтобы проводить Маришку. Краем глаза я замечаю какое-то движение с другой стороны коридора и понимаю, что это Глеб. Несмотря на его желание казаться взрослым и показать, что ему нет никакого дела до моей дочери, я уверена, что это не так. Он, может и не испытывает таких же сильных чувств к ней, но тоже страдает. И то, что рассказала Маришка, явно свидетельствует об этом. Просто дочка еще не знает этого.

— Мам, ты не обижаешься? — спрашивает Маришка, искренне глядя мне в глаза.

Я же, даже если бы и хотела, не смогла бы на нее обидеться. Она девочка взрослая, может сама принимать решения. Любые мои запреты могут восприниматься в штыки, поэтому я лишь киваю и произношу:

— Нет, малыш, не обижаюсь. Мы же будем видеться?

Знаю, что будем, потому что дочь уходит не от меня, а бежит от своей невозможной любви, но почему-то спрашиваю. Одна мысль о том, что мы можем не увидеться, заставляет меня нервно обнять себя за плечи.

— Конечно, — на ее глазах появляются слезы и она рвется ко мне, чтобы обнять.

На крыльце стоит ее отец, которого, впрочем, я хочу видеть в последнюю очередь. Он с нетерпением меняет позы и даже зовет дочку, но она даже не оборачивается.

— Я так люблю тебя, мам…

— Что ты отцу сказала?

— Что хочу его увидеть и немного пожить с ним, — Маришка пожимает плечами. — Я надеюсь, ты извинишь меня. Я не знаю, как по-другому.

— Все в порядке, Мариш, — шепчу и обнимаю дочь за плечи в последний раз. — Вот, — протягиваю ей карту. — На твои нужны.

Хочу сказать, чтобы она не давала карту отцу, но итак знаю, что она не только не даст ее, она даже не скажет, что она у нее есть. Моя малышка слишком хорошо помнит поведение своего отца и то, как мы вынуждены были жить раньше. Она была маленькой, но иногда мы вместе вспоминали трудные времена, когда у нас было только несколько кусочков хлеба на двоих и тарелка супа.

Видимо, Маришка думает о том же, потому что она вдруг смотрит на карту и на ее глазах проступают слезы.

— Не надо, — мотаю головой. — Сейчас все по-другому. У нас все будет хорошо.

— Я скоро вернусь, — обещает она и уходит.

С Пашей я даже не здороваюсь, хотя Давид обменивается с ним едва заметными кивками. Мне нечего сказать бывшему мужу. Я слишком на него обижена, чтобы разговаривать и даже здороваться. Сейчас я вижу в его глазах триумф победителя, но понимаю, что он ничего не значит. Паша уверен, что выиграл, что я проиграла и дочь уехала, потому что поняла, кем мать является на самом деле. Мне жаль, что он так уверен в этом и не видит дальше собственного носа.

— Идем, — произносит Давид, когда Маришка скрывается за воротами. — Пошли, малыш, она вернется.

Я поднимаю взгляд и вижу в окне второго этажа силуэт Глеба. Он видел, что она ушла и не вышел. Я благодарна ему это, потому что не уверена, что дочка бы выдержала. Наверное, нам с ним все же стоит поговорить, но у меня попросту нет на это сил. Я не знаю, как разговаривать с парнем, в которого влюблена моя дочь и который, как она уверена, разбил ее сердце.

* * *

Спустя две недели я понимаю, что привыкла к присутствию Маришки сильнее, чем думала. С ее отсутствием в доме все изменилось. Мы больше не являемся одной семьей: не завтракаем и не ужинаем вместе, а именно этого мне так сильно не хватает. Глеба я практически не вижу. Он уходит рано утром и возвращается после полуночи. Один раз мы столкнулись в коридоре и единственное, что он мне сказал:

— Спокойной ночи, Мила Олеговна.

Он был пьян. А моя душа разбита в дребезги от осознания, что мы разрушили судьбу собственных детей.

Только через две недели я решиюсь поговорить с Давидом обо всем, что происходит. Он приходит домой поздно, а я встречаю его сытным ужином и расстроенным видом. Знаю, он заметил мое состояние сразу же.