Беременна в расплату

— Да перестань! Вон он! Смотри! Охренеть, живучий. Сам дьявол его, что ли, охраняет?

— Он сам как дьявол, Имам. Все. Увидели и валим.

— Нет. Надо убедиться. Твою ж мать!

— Говорю тебе. Он точно дьявол. Другого бы разорвало. А этого смотри. На двадцать метров из окна выкинуло. Да еще так, что ни один обломок до него не долетит.

— Живой. Сука. Он таки живой. Дышит. Давай. Один выстрел. И все.

— Ни хера. И вообще. Почему я? Тебе надо, ты и делай.

— Что? Кары боишься?

— Я семье Багировых кровью присягал. Такие клятвы, знаешь… Через них не переступают. И я не убийца.

— Не поздно ты спохватился, Имам? Про клятвы вспомнил? Суеверным стал?

— Как хочешь. Но я не выстрелю. Я грех на душу не возьму. Смотри. Его и правда будто что-то оберегает. На хрен мне это на себя брать? Тут что-то выше человеческих законов. Я в это не полезу. Даже не говори мне об этом! У тебя у самого вон рука со стволом дрожит. Сам все значит понимаешь.

— Ладно. Ты прав. Давай так. Если его найдут, от нас не отцепятся. Опять придется бабло возвращать. А я уже задаток за дом дал. Давай его в пустыню вывезем. Тела не найдут, с нас спроса никакого. Там сам сдохнет. Разве что дьяволы его вытащат. Но оттуда даже они не спасут. И мы его не убивали.

— Да. Идеальный вариант. Согласен. Туда, куда всех выбрасывают. На все воля природы и высших сил, да? Это же не грех.

— Какой на хрен грех? Пусть решают там. Бог или черти. Пусть разбираются. Только оттуда, насколько я знаю, еще никто не выползал.

— Значит, судьба его такая. А мы ни при чем. Давай. Потащили. Бури за ноги, а я за плечи потащу.

— Тяжелый, сука. Блядь, откуда он такой тяжелый?

— Еще немного. Машину нашу уже видно. А там самолет. Давай. Тащи. Не надорвешься.

* * *

Жар. Это не жар. Это самое настоящее пекло!

Будто в дурмане.

Треск раздирает уши. Голоса слышу. И как тело пинают. Как трясет, а потом швыряет на какую-то раскаленную хрень.

Пекло. Самое настоящее пекло.

А я пошевелиться не могу. Веки разлепить. Ни хера не могу.

Со всех сторон палит так, что вздувается кожа. Две сковородки, снизу и сверху. Все по мне.

Кожа шипит. До паленого мяса.

А я как труп.

Руками дергаю, а ни хрена не выходит. Сдохну. Сдохну, на хрен, здесь, на этих сковородках.

Но ни хрена. Не сдохну. В пекло провалюсь, а оттуда вынырну. Найду тех, кто это сделал. Я должен. Должен встать. Их мясо выдрать. Хоть зубами, а выдрать. И подождать, пока это мясо обуглится.

Рывок. Еще один. Еще.

Как же трещит голова. И во рту мерзкий металл. Раскаленный. Расплавленный. Язык и небо в нем сварятся сейчас.

Горит. Все внутри горит, а перед глазами черные всполохи.

Но я таки подымаюсь на ноги. Разлепляю веки, чувствуя запекшуюся почти поджаренную кровь на лице.

И ору.

Дико. Неистово ору так, что песок начинает ссыпаться от меня в стороны.

Твою мать!

Ничего здесь больше нет! Песок и палящее солнце. Такое, что плавит мозг! Насколько видно глазу!

11 Глава 11.

* * *

Ей конца и края нет. Этой чертовой проклятой пустыне!

Пекло. Настоящее пекло.

Кожу сдирает с каждым шагом. С каждым прикосновением к этому проклятому раскаленному песку! До мяса сдирает.

Запекшаяся кровь смешивается с потом, текущим со лба. Заливает клаза, готовые лопнуть от дикого палящего солнца.

Прокусываю щеку изнутри, напиваясь собственной соленой кровью. Руки уже обкусал до мяса. Кожи не осталось. Рваные клочья ее висят на плечах.

Сдохнуть. Хочется одного. Просто повалиться и сдохнуть.

Перестать плавиться и поджариваться в этом аду. Вспыхнуть и сгореть.

Но ни хера.

Я дойду.

Я упрямый.

Нет силы, которая скрутила бы меня в бараний рог! Нет!

И я должен. Долже перейти через это лютое пекло. Хоть не вижу перед собой ни хрена, кроме все того же проклятущего песка!

Потому что я должен их найти.

И, блядь, по капле выжать из каждого всю кровь, сколько их ни есть в них. Должен!

О, как я буду сжимать каждого их них за горло! Смотреть, как они дергаются в агонии и испражняются от страха, а в глазах еще горит отчаянная надежда!

Надежда, потому что каждый урод всегда хочет выжить. Выжить, несмотря ни на что. До последнего не верит, что его может не стать. Что закроет глаза и свет для него померкнет.

И я, блядь, буду жрать эту надежду. Пить. Жадно хлебать, как сейчас собственную почто свернувшуюся кровь.

Впитывать в себя запах их крови. Их мочи и дерьма, которые из них полезут.

Стервятники, сука.

Стервятники по обе стороны от меня.

Присматриваются. Принюхиваются. Выжидают.

Ждут, когда свалюсь. Когда иссякнут последние силы.

Такие же чертовы стервятники. Как те, что забросили меня сюда.

Падальщики. Не способные посмотреть в глаза. Чтобы хотя бы пристрелить.

Но разве врага пристерливают?

Неееет!

Ему ломают кости! Ему, блядь, крошат каждый позвонок. С наслаждением слыша, как они хрустят. Как превращаются в крошку. В такой же блядский песок, как под моими ногами.

Их держат за горло и смотрят, как лопают глаза.

Их тела разрывают с хрустом напополам. Впитывая аромат дымящегос мяса!

А падальщикм это хуже дерьма.

Выжидают.

А у меня глаза спекаются от палящего солнца.