Беременная вдова

— Видишь ли, Кит, потому-то старомодным девушкам и нравится идея насилия. Не реальность — идея. Потому что если они хотят, а потом получают от этого удовольствие, они не виноваты.

— Они не виноваты?

— Нет. Виноваты Бела Лугози или Кристофер Ли. Типично для Шехерезады. Значит, Дракула упустил свой шанс пососать ее крови, — продолжала Глория. — Какая досада.

— Мне жаловаться не на что. С тобой было замечательно… Досада — почему?

— Ох, какая досада. — Она приостановилась на подъеме и повернулась к нему со спокойной серьезностью. — То, что мальчики делают с девочками, у которых большие сиськи. Х-м-м. Когда трахают сиськи.

— Что, серьезно?

— О-о, еще как. Знаешь, у меня получится, если прижать их друг к другу. Только тебе, конечно, придется быть поосторожнее с моим крестиком.

Кит подождал, пока голос даст ему указания. Их не последовало, но он все-таки сказал:

— Ты могла бы мне показать. В комнате горничной. Когда Йорк снова отправится покататься на машине.

— В комнате горничной я провела рекогносцировку. Жди моих указаний. А теперь тихо.

— Знаешь, Глория, старомодна-то как раз ты. Ты из будущего, но при этом старомодная. Живешь за счет мужчин. Из тебя вышла бы великая танцовщица.

— Вот ты прочел много книжек, но знакома ли тебе «Розовая балеринка»? Розовая балеринка молится, чтобы научиться крутиться, вертеться и прыгать, как сказочная принцесса, грациозная, словно перышко, плывущее по воздуху. Танцовщицей я никогда не буду. У меня задница слишком большая. Мне ее просто в пачку не засунуть. А теперь тихо.

— Или художницей. Рисуешь ты феноменально.

— В рисовании есть что-то… нечистое. А теперь тихо.

— У тебя есть тайна. Разве не так?

Она помолчала.

— Лили говорила мне, что ненавидит танцевать. Ненавидит, когда ей приходится танцевать. Какой отсюда можно сделать вывод о ее натуре?

— Не знаю. Какой?

— Ну как же. Я уверена, что вашей половой жизни недоставало немножко остроты. Но, как я замечала, у Лили по утрам бывает такой вид, будто с ней плохо обращались. Не заставляй ее идти против своей натуры. Не надо. А теперь тихо.

Он остался стоять, пропустив ее вперед. Чтобы можно было наблюдать за тем, как она уходит: две женщины, соединенные в талии.

* * *

Цветы — Лили не обладала большими познаниями о многих, зато обладала большими познаниями о некоторых. И по ее словам, стало заметно, что в Италии наступила осень — когда в тени расцвели цикламены. Лишенный откровенности примулы (своей троюродной сестры), цикламен прятал свою рану в лиловых складках. Садовая мудрость — в лице Эудженио — настаивала на том, что цикламены нравятся диким свиньям из-за горечи корней. Запах цветов был прохладен — ледяной аромат. Пахли они всеми временами года, но их временем была осень.

— Лето уходит, — сказала Лили. — В воздухе это чувствуется.

Да. Остатки осени. Спокойствие сентября.

Они пошли дальше.

Лили стала собираться. Набросав все в форме заметок, она взялась за первую редакцию. Она складывала майки, складывала майки…

— Придумал, — сказал он.

— Что придумал?

— Тимми — ни с теми ни с другими. Граф — кругом неправ. А Йорку место на Майорке.

— А Кит — лыком шит, — сказала она (в чем, показалось ему, не было характерности). — Его любой перехитрит.

— Ага. Тебя послушать, Лили, так ты единственный нормальный человек. Нашего возраста. Адриано чокнутый, что вполне можно понять, а все остальные религиозные. Или не атеисты. Для тебя это приравнивается к чокнутым.

— Уиттэкер не чокнутый.

Больше она не сказала ничего… Сборы, подумал Кит, — это Лилин вид искусства. По сути, это единственный вид искусства, который она не осуждала в душе. Ее законченный чемодан был законченной головоломкой; ту же точность она придала корзинке для пикников; даже ее пляжная сумка напоминала японский сад. Такова она была по натуре.

— Пришла осень, Лили. Пора возвращаться к каким-то реальным людям.

— Кто они?

— Обычные люди. — Да. Обычные люди, вроде Кенрика, и Риты, и Дилькаш, и Пэнси. Обычные люди, вроде Вайолет. — Нормальные.

— А ты почему перестал быть нормальным? Твои новые штучки. Переодевание, игры.

— Но, Лили, понятие нормальности меняется. Скоро все это действительно станет нормальным. В будущем, Лили, — сказал он (на самом деле он повторял слова Глории), — секс будет игрой. Игрой поверхностей и ощущений. Короче. Лето кончилось. Дело кончилось.

— И что, прочел ты его наконец?

— Что?

— Английский роман. Над Харди ты не особенно засиделся. Хотя, конечно, та шлюха в «Джуде» тебе понравилась.

— Арабелла. «Всего лишь самка».

— А за Розамонду Винси я тебя никогда не прощу, — сказала она (возобновляя их обсуждение ее любимого романа — «Миддлмарч»). — Там есть такая милая Доротелла, а ты вожделеешь эту жадную сучку Розамонду Винси. Которая сломала жизнь Лидгейту. Шлюхи и злодеи. Вот и все, что тебе нынче нравится, — шлюхи и злодеи.

— Ну да, Харди — это не по мне. Я преклоняюсь перед его поэзией. Но проза его — это не по мне.