Береника

"Здесь то же, что и в Гишале, – думал он. – Отовсюду страшный призрак распрей. Они приведут к гибели, если все не изменится".

У дворца их ожидала толпа, привлеченная видом галилейских воинов Иоанна. Появление вождя вызвало громкие клики радости у его воинов, и толпа стала вторить их возгласам.

– Да здравствует Иоанн бен Леви, противник Иосифа бен Матия, смертельный враг Рима! Да здравствует тот, кто одержит победу и спасет отчизну!

Симон бен Гамлиель грустно улыбнулся.

– Народ тебя любит, Иоанн. Быть может, твое прибытие спасет нас от злополучных распрей. Может быть, тебе удастся примирить непримиримых. Это было бы великим подвигом, даже более важным, чем десять побед над Римом.

– А разве ты сам не в состоянии этого сделать?

Симон грустно покачал головой, и его лицо, сиявшее добротой и грустью, омрачилось тяжким предчувствием, закравшимся в его душу.

– Столь тяжелое дело, – сказал он, – требует более молодых сил и непреклонности, мне даже трудно удержать враждующих от насилия, наступит кровавая распря. И тогда…

Глаза Иоанна засверкали.

– А тем временем, – гневно воскликнул он, проходит день за днем, и ничего не делается против внешнего врага. Горе тем, которые виноваты в этом. Они ответят за несчастия Израиля, и потому чем скорее наступит конец распрям тем лучше для всех. Кто бы ни одержал верх в этой войне иудеев против иудеев, хорошо будет уже то, что враг встретит народ, готовый к сопротивлению. Тогда он не отважится подступиться к святыне израильского Бога.

Симон взглянул на него с удивлением.

– Неужели, Иоанн, тебе все равно, кто станет во главе государства, – саддукеи, фарисеи или зелоты?

Иоанн посмотрел в устремленные на него глаза друга.

– Разве утопающий смотрит, чиста ли рука спасающего? На чью сторону я стану, я еще не знаю все это слишком ново для меня, я не могу сразу понять всего одно только могу уже теперь сказать тебе: я буду на стороне тех кто больше любит отечество. Только истинная любовь к отчизне дает силы, а только сила поможет нам победить.

Глава синедриона опустил седую голову.

– В таком случае я боюсь – пробормотал он. Чего ты боишься?

Симон мягко сказал.

– Зачем нам омрачать нашу встречу после долгой разлуки? Ты еще узнаешь что меня тревожит.

Они прошли ко дворцу.

– Да ведь это скорее крепость, чем дворец, – сказал Иоанн, с изумлением разглядывая здание. – И ты хочешь чтобы я здесь жил?

Симон улыбнулся грустной улыбкой.

– Я хотел бы, чтобы мои предчувствия не оправдались. Но все-таки ты, быть может, поблагодаришь меня когда нибудь за то, что я позаботился о твоей безопасности. Пойдем, я проведу тебя в прохладную комнату, здесь слишком душно…

* * *

Двадцать дней отдыха, которые Веспасиан назначил для своего войска, прошли; для Тита они пролетели незаметно, а для Береники тянулись медленно, ее не занимали празднества и беспрестанные уверения в любви того, кто был ее тайным супругом.

Береника стала неузнаваемой для всех, кто знал ее прежде; исчезла страшная жажда жизни царицы из дома Ирода, исчезли религиозные порывы, исчезла нежность женщины. Она холодным, трезвым взором смотрела на тех, кто добивался ее расположения. Было очевидно для всех, что Тит, могущественный сын великого полководца, слушается ее советов и что сам Веспасиан учитывает заключения ее острого ума. Если возможно было достигнуть могущества при помощи женщины, то это должно было более чем кому-либо удасться Титу при помощи Береники: для него ее люди рыскали по всей стране, ради него она нанимала соглядатаев и подкупала изменников в Иерусалиме, чтобы иметь сведения о всех действиях иудеев, для него она вступала в тайные союзы с азиатскими правителями, и богатства ее текли в охотно раскрываемые руки римских сенаторов и египетских, и сирийских наместников. Для него она очаровывала своей любезностью теснившихся вокруг нее легатов и военачальников, для него придумывала новые забавы, чтобы увеличить популярность Тита среди окружавших его людей. Большего не смогла бы сделать женщина и для того, кого она страстно любила бы.