Берестяная грамота

Ну хотя бы спросил, отчего рана! Преспокойно перешёл к другим ожидавшим осмотра, распорядился, кого куда, и, свернув цигарку, направился к двери. Уже от порога, стоя вполоборота к Серёге, спросил:

— Вавилов, из школы много ребят в городе осталось?

— Да есть… Одни уехали, а другие, как мы…

— Н-да… Ну ничего, скоро через фронт на Большую землю вас переправим. Моя Лариска у лесника пряталась. Тоже буду снаряжать…

Сергей насупился.

— Я и здесь найду чем заняться!

Антохин рассмеялся:

— Ты парень с характером, это я знаю!

Приподнялся со своего места Журкович:

— Вавилов и вправду молодец. Если бы не он, пропали бы пленные. А он стервеца, который хотел их расстрелять, — гранатой.

— И сам чуть не погиб… — нахмурил брови Антохин. — Война, она не для ребятни. Она и для таких, как мы с тобой, тяжела.

Когда Антохин ушёл, Серёга успокоился.

«Врач — он и есть врач. Ему положено заботиться о здоровье, говорить об осторожности. А принимать меня в партизаны или нет, не он — Калачёв и Ревок будут решать. А они-то, будьте спокойны, лекций по здравоохранению читать не станут. Автомат в руки — и пошёл. С боем город вырвали у фашистов, силой его надо и держать!..»

Так рассуждал про себя Сергей, когда в больницу влетел Коля. Сбил снег с валенок у порога, рыскнул глазами из угла в угол и, увидев друга, закричал:

— Серый, дело есть!

Серёга ухмыльнулся: дескать, явился — не запылился. К шапочному разбору только и успел, да ещё какое-то дело придумал, когда другие действительно важным делом занимались.

Но вслух этих слов Сергей, конечно, не произнёс. Лишь руку перебинтованную чуть вперёд выставил: погляди, мол, как люди воевали.

Но Колька заморгал ресницами, прямо в лицо Серёге задышал и как будто и не заметил забинтованную руку.

— Понимаешь, я сейчас из типографии. Ну, носил туда обращение, документ такой. По приказанию Калачёва. А в типографии говорят: у нас бумаги ни грамма… Катастрофа! Вот я и надумал: соберём немедленно ребят — и в школу, по домам. Где найдём чистые тетради — все в типографию!

Выпалил одним духом и тут только заметил Серёгин бинт:

— Ух ты, я и забыл! Фролов сказал, что тебя ранило… Случайно? Или кто специально в тебя?

Сергей скосил глаза в угол, где сидел Журкович, увидел, что тот не спит, слушает их разговор, и, как и следовало бойцу, процедил сквозь зубы:

— Да так, пустяк…

Коля облизал губы, обрадовался: у Серёги не рана — пустяк.

— А меня, понимаешь, — покраснел, — мать не пустила…

Сергей ухмыльнулся. Прошёлся не спеша взад и вперёд и сказал:

— Знаешь, Колян, мне сейчас не до тетрадочек. У меня дела поважнее твоих.

КОНЧАТЬ МАСКАРАД!

Дни шли за днями, а город не мог нарадоваться освобождению.

Партизаны вернулись после пяти месяцев разлуки домой, к близким. Задымили бани, захлопотали хозяйки, из последних, из сокровенных запасов выставляли на стол для мужей, сыновей, братьев припасённое съестное.

Многие из тех, кто с боем вошёл в город, не были дедковцами. В октябре ушло из города в лес сто пятьдесят человек, а вернулась вон какая армия! Выросла она за счёт красноармейцев и командиров, попавших в окружение, и жителей посёлков и деревень, которые находились вокруг Дедкова.

Партизаны в каждом доме желанные гости. Их не Мыльников, не райсовет расквартировывал! Как только отшумел на площади митинг в честь освобождения города, старухи, молодые хозяйки, ребятишки потянули бойцов: «Дяденька, к нам…» или: «Сыночек, родненький, живи-ка у нас…»

Нет, никогда — что там за войну, за все довоенные годы! — не слышал город на своих улицах столько смеха и шуток, не видел столько молодых и сильных мужчин.

На другой день распахнули двери парикмахерская и фотография. И у дверей — толпа.

Объявили всем — и жителям и партизанам: можно писать письма в любой пункт за линией фронта. Рты открыли многие: это как же так, фашисты кругом…

А самолёты на что? Ночью затарахтел «кукурузник», скользя над макушками сосен. Выгрузил самое необходимое: патроны, соль, сахар, спички, газеты, забрал мешок писем и полетел через фронт на Большую землю.

Началась в городе настоящая жизнь. Хорошо, правильно началась!

Однако фашисты не забыли показать свои клыки: спустя два дня после того, как их вышибли, на рассвете попытались взять город в кольцо. Не вышло! Чуть сами не попали в окружение, едва унесли ноги.

Оборона была строго продумана. В городе оставалась только часть партизан, большинство несли службу в специально построенных блиндажах, дзотах, в окопах, опоясывавших город и посёлки. Те, кто был на переднем крае, сменялись, и всё новые и новые гости оказывались в домах, и новые очереди вырастали у парикмахерской и фотографии…

Серёга с утра бежит в центр. Вся ребятня; конечно, здесь: интересно же поглазеть на партизан, подержать в руках новенький, пахнущий маслом и порохом автомат, потрогать орден или медаль.

У Серёги рука на перевязи, обмотана старым бабушкиным шарфом. Жаль только, уже почти зажила! Но не хотелось Серёге расставаться с повязкой. Он перематывал бинты наизнанку, просил бабушку завязывать их с другого конца, чтобы казались новыми.