Березовский и Коржаков. Кремлевские тайны

— Вы, журналисты, как и оппозиция, любите будоражить людей словами о расстреле Белого дома, но расстрел — это вторая часть действия, ответные меры на то, что произошло накануне. Сначала бесчинствующая толпа разгромила мэрию, в самом Белом доме смяла посты, побила милицию, а потом в телецентре «Останкино» устроила бойню. Там, между прочим, полтораста человек погибло, а при штурме Белого дома — всего десять, так что не стоит, как говорится, с больной головы валить на здоровую. Голосят, понимаешь: «Расстрел!», но это показательная акция — надо было припугнуть некоторых, чтобы не лезли. Зюганов ведь больше с тех пор не высовывался и даже притом, что его поражение на президентских выборах в девяносто шестом было очень сомнительным, не стал нигде возникать. Все это были уроки девяносто третьего года: по сусалам один раз получил и молчок — боялся даже рот разевать. Эту гидру важно было задавить сразу: чтобы избежать новых жертв, нельзя было больше ее выпускать…

— Действительно ли, когда все было особенно зыбко и надо было главнокомандующего поддержать, многие приближенные к Ельцину люди, в частности армейские генералы, попытались дать задний ход?

— Съездив по моему заданию в Минобороны узнать обстановку, мой зам Геннадий Иванович Захаров вернулся оттуда удрученный. «Там вообще, — сказал — штиль, никто ничего делать не собирается». О штурме Белого дома не было и речи…

— Боялись?

— Конечно. Это горбачевский синдром: когда в свое время генерал Родионов дал в Тбилиси команду успокоить толпу…

— …саперными лопатками?

— Ну, лопатками — не лопатками… А может, военных вынудили пустить их в ход — надо же было хоть чем-то защищаться от провокаторов?.. Настоящего следствия, между прочим, фактически не было: сообщали, что комиссия Съезда народных депутатов работала, но толком она свет на события не пролила. Так и не было выяснено, давал Горбачев приказ Родионову или нет, а он генерала попросту сдал. Дальше точно так же сдавали и группу «А»…

— …которая в Вильнюсе пошла на штурм телецентра?

— Да, и этот синдром остался — люди боялись брать на себя ответственность. В девяносто первом году, я уверен, если бы престарелый маршал Язов приказал захватить Белый дом, «альфовцы» бы не подчинились…

— Хм, а вы понимали, что, если бы не ваша решительность, в девяносто третьем все могло обернуться иначе?

— Понимал — поэтому и не пытался отсидеться в сторонке. Когда группа «А» не шла на штурм Белого дома, ничего не оставалось, как повести ее самому, и спецназовцы меня поддержали.

— Ельцин хоть был в тот момент в состоянии соображать, что происходит в стране?

— К этому времени он уже отбыл на дачу — мы все делали без него, а потом, когда Руцкого с Хасбулатовым в Лефортово привезли, Борис Николаевич вернулся в Кремль отмечать победу. Кстати, когда его днем, часов в двенадцать, доставили домой, и Наина Иосифовна увидела, что меня рядом нет, первое, что она сказала: «Коржаков струсил, он тебя бросил». Такой скандал закатила: «Мы здесь в лесу одни, нас захватят сейчас и убьют!» Успокоилась, только когда увидела по телевизору, чем на самом деле я занимаюсь.

Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».

«…Около 18 часов 4 октября девяносто третьего, благополучно сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово поехали в Кремль, на доклад. В кабинете президента не застали — он был в банкетном зале, и я с удивлением обнаружил, что торжество в честь победы началось задолго до самой победы и уже подходит к концу.

Мы с Михаилом Ивановичем умылись: вода была черная от копоти, ружейного масла и пыли. Вошли в зал со служебного входа, но нас тут же заметили. Барсуков принес исторический сувенир и хотел им обрадовать президента:

— Борис Николаевич, позвольте преподнести вам подарок на память. В кабинете Хасбулатова нашли его личную трубку — вот она.

Президент начал заинтересованно осматривать трофей.

— Борис Николаевич, да зачем вам эта гадость нужна, что вы ее трогаете? — встрял разгоряченный министр обороны Грачев.

Шеф тут же отреагировал:

— Да, что это я ее трогаю? — и швырнул трубку в угол с такой силой, что глиняная вещица разлетелась на мелкие кусочки.

После этого нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко, как воду, залпом выпив, мы присоединились к общему веселью, но в душу закралась обида. Я взглянул на сияющего Грачева с рюмкой в руке и вспомнил, как он просил письменного приказа на штурм Белого дома. Посмотрел на раскрасневшуюся от водки и удовольствия физиономию Филатова, который две недели назад в моем кабинете бился в истерике, а теперь рыдал от счастья… Эти люди оказались за столом победителей главными, а тех, кто внес решающий вклад в общее дело и довел его до конца, даже забыли на торжество пригласить. Невольно пришли на память строки из ранних дворовых шлягеров Владимира Высоцкого: “А когда кончился наркоз, стало больно мне до слез — и для кого ж я своей жизнью рисковал?”

…Наркоз действительно закончился — в моем почти слепо преданном отношении к Ельцину появилась первая серьезная трещина».