Народ безалаберен. Он хочет заработать, но не может. Потому что его целеустремленности хватает в аккурат на то, чтобы добежать до бутылки, распивая которую он непременно будет ругать абрамовичей, бессовестно расхитивших гниющее под дождем народное достояние. Будет ругать так же, как прежде ругал партию. А Абрамович целеустремлен. И о его целеустремленности говорит следующий факт. В самом начале перестройки, когда Абрамович в некоем кооперативе то ли варил джинсы для народа, то ли производил игрушки для детей народа, он сел на пустой ящик на кухне своего приятеля, глаза его мечтательно затуманились, и он сказал:
— Когда-нибудь я куплю мир.
Это была настоящая сильная человеческая мечта. Ленин очень хотел сделать революцию — и сделал. Колумб хотел переплыть океан — и переплыл.
Абрамович хотел разбогатеть — и разбогател. Целеустремленным людям ставят памятники. Где памятник Абрамовичу? И обязательно ли для этого ждать его смерти, которой так жаждет народ?
Народ! Ты — говно. Ты всегда будешь жить плохо. Потому что хорошо ты жить не умеешь. И как только из твоей мутной среды выбьется в люди какой-нибудь яркий человек, ты его исторгнешь из своих рядов и снова заведешь свою заунывную волчью песню. В которой непременно будут слова про народную кровушку и что-нибудь про жидов…
Нет, народ! Это ты — жид. А Абрамович — ангел.
Это нужно четко понимать».
После стеба — суровые размышлизмы.
«С Абрамовичем все не так просто.
В обеих книгах описаны сверхлюди. Стругацкие (кстати, вслед за Пастернаком, высказавшим такую идею в „Диалоге“ 1918 года) предположили, что человечество поделится на два класса: люди и людены. Сосуществовать они смогут лишь до известного предела: людены, наделенные особыми способностями и уникальными характерами, рано или поздно вырвутся за пределы земного тяготения. Толи улетят, то ли сделаются невидимыми, — словом, заживут отдельной жизнью, и все из-за проклятого зубца „Д“ в ментаграмме. У кого есть зубец — те сверхлюди, у кого нет — те обычные счастливые жители коммунистического будущего.
У Аксенова все актуальней и грозней. Он явно отталкивается от истории Ходорковского, но его Гена Стратов, конечно, совсем не российский олигарх. Правда, автор допускает, что и для Ходорковского богатство никогда не было самоцелью, — но Стратов еще бескорыстнее.
Деньги интересуют его лишь как способ радикально изменить жизнь на Земле: замутить грандиозный проект для Африки, превратить Россию в передовую промышленную империю, в перспективе объединить весь мир под крышей гигантского космополитического союза. К сожалению, среди людей такие „редкие элементы“, как названы они в романе, не заживаются. Стратов убит, а его прекрасный сын Никодим, совершенно уже сверхчеловек, зачатый родителями в кратере вулкана, постепенно превращается в океанское чудовище, не отбрасывающее тени. И это, если вдуматься, вполне закономерный путь для такого совершенства во всех отношениях, какое рисует нам Василий Павлович в лучшей и грустнейшей из последних своих книг.
Человек не может остаться собою, если на него в одночасье — вследствие революции, контрреволюции или президентского распоряжения — сваливается гигантская доля бывшей госсобственности. Его представление о собственных возможностях расширяется до божественного, перекрывая все земные горизонты. Человек забывает, что ему положены какие-то пределы. Он устремляется к великим геополитическим проектам, желает испытать все ощущения одновременно, записывается в очередь на космолет, в самом легком случае принимается писать книги или основывать секты. При этом с помощью его книг все равно нельзя заработать столько же, сколько заработал он, потому что ему чудовищно повезло, его выбрала история, его призвали всеблагие, и другим повторить этот фокус не удастся до следующей перестройки или послеперестроечных времен. Но он искренне уверен, что способен осчастливить все человечество, — хотя чтобы его осчастливить так же, как был осчастливлен он, нужно ни много ни мало переселить все это человечество в Россию 1995 года и познакомить с семьей президента.