«Вечером 26.12.37 следователь Литвиненко заявил мне, что я арестован как участник заговора. Я это отрицал самым решительным образом, т. к. никогда ни в каком заговоре не участвовал. Желая разубедить органы НКВД в моей причастности к заговору, я настоятельно просил дать мне возможность лично переговорить с начальником отдела Никоновым и подал ему соответствующее заявление 28-го или 29-го декабря. Но меня не приняли и не слушали...
09.01.38 меня заставили подписать ложное показание по вербовке мною в заговор Бабановского» [16, л. 238].
В своих «собственноручных показаниях от 13.12.1939 г.» [16, л. 291] А.И. Берг об этой истории рассказывал так: «Утром
09.01.38 я был вызван следователем Чистяковым, и мне было предложено подписать собственноручные показания о «вредительской» работе Бабановского и Шварцберга. Так как ни о какой вредительской работе я не знал, то я написал подробную характеристику их деятельности. Эти показания, которые я и сейчас подтверждаю, заканчиваются словами: «Я не получал никогда и не давал никому, в том числе и Шварцбергу, установок на вредительство...», «Никогда и нигде я его (Бабановского) не вербовал и не побуждал к контрреволюционной или вредительской деятельности. Если он это утверждает, то это есть трусливая ложь». После «специальных» мер, принятых Чистяковым и др., я был физически принужден подписать ложный протокол, составленный Чистяковым и неправильно датированный 9-м числом. Этот ложный протокол не содержит ни одного слова правды...».
Как тут не вспомнить заявление Я.Э. Рудзутака на заседании Военной Коллегии Верховного суда СССР [19]: «Единственная просьба к суду - это довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще не выкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем не повинных людей признавать себя виновными... Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем не повинных людей, не говоря уже о самом подследственном».
Мы, наверное, никогда не узнаем, как были получены показания Суворова, Стржалковского и других...
«После этого, в течение 2-х месяцев, - продолжал Аксель Иванович, - я писал собственноручные показания о своих ошибках в работе и недостатках в организации УВМС и службы связи. Под давлением следствия я все время говорил о вредительстве, в то время как я не располагал фактами о сознательной вредительской деятельности кого-либо в УМС или в промышленности. За исключением этой слишком резкой терминологии мои обстоятельные собственноручные показания полностью вскрывают все затруднения, которые я встречал в своей работе. Об этих затруднениях я говорил и писал до этого неоднократно, и сообщение их органам НКВД тоже отнюдь не было новостью, т. к. я лично докладывал и писал о них начальникам 00 НКВД много раз. Мои собственноручные показания с исчерпывающей ясностью говорят о моей полной непричастности к какой-либо заговорщической или вредительской работе. Однако следствие запретило мне писать что-либо о моей многолетней творческой и созидательной деятельности в деле вооружения флота новой техникой. Поэтому в моих собственноручных показаниях этих сведений вовсе не содержится...
Несмотря на полную очевидность дела, я был вынужден подписать ложный протокол допроса, датированный 08.07.38» [16, л. 238].
Об этом протоколе Берг выскажется так: «Я никогда не имел с Чистяковым того разговора, который изложен в виде вопросов и ответов. И вопросы, и ответы были заранее написаны Чистяковым, и путем насилия я был вынужден всю эту ложь подписать...» [16, л. 291].
Аксель Иванович увязал все глубже - в «собственноручных показаниях» он писал о «вредительской деятельности», а это можно называть «слишком резкой терминологией», а можно и признанием. А в протоколе допроса от 8 июня, подписанном после принятия «специальных мер», перечислен ряд фамилий:
«1. Шварцберг Роберт Борисович, начальник VI отдела.
2. Пустовалов Анатолий Иванович, начальник V отдела1.
3. Кериг Ганс Михайлович, начальник VIII отдела28 29.
4. Макаровский Борис Дмитриевич, начальник VII отдела30.
5. Бабановский Анатолий Иванович, начальник II отдела.
Эти лица были завербованы в антисоветский военный заговор и привлечены к вредительской работе мною»... [16, л. 56].
Акселем Ивановичем уже овладевало чувство безразличия к дальнейшей судьбе, да, пожалуй, и не только к своей: «В результате длительного пребывания в тюрьме я убедился в безнадежности отстаивания фактического положения вещей и пришел к выводу о необходимости давать ложные показания » [16, л. 229].