Бери и помни

— Они у нас вон где стояли… Кричишь, бывало, оттуль: «Кузя-я, в баньку-т придешь, мя похвощить?» А он с крыльца медведем на всю деревню: «Беспременно приду…»

Бабку перебил Андрей:

— Это что… Рассказать вам? — Ирина заметила, что за сегодняшний вечер Андрей и так начинал разговор, и этак, а сам от нее, Ирины, глаз не отводит, возбужденный от Нюськи таится. — Люди такие есть, — продолжал Андрей, — совсем в баню не ходят…

— Вот тебе, — удивилась Дарья Ивановна. — Как же они?

Андрей значительно хмыкнул и откинулся на стуле.

— Шубы надевают в солнечный день и прыгают, а потом раздеваются догола и пот чищалками отскребают…

— Ух, ты, господи меня прости, — шевельнулась в кровати бабка Зычиха. — Уж не мряканцы ли?

— Не американцы…

Ирина смеялась.

Совсем поздно Дарья Ивановна повела ее в огород смотреть урожай. Теплый сумрак стелился от призаборных кустов чилики, и пахло подсолнухами. Ирина украдкой приметила, как Федор Кузьмич поднял из погреба два ведра студеной воды и окатил младшего сына. Владимир стоял за углом бани голый, напаренный и прикрывался от матери и гостьи банным тазом.

Паша Григорьев с годами раздался в плечах — ему исполнилось тридцать три года, лицо стало крупное, мягкое, волосы бились не бойко, крадучись. Ирина пришла к нему на работу, и он увез ее на машине.

— С чего ты взяла, что я плохо живу? Милая моя чудачка… Живу я вовсе неплохо…

В межгорье светило солнце. На склонах горбов заводями желтели одуванчики. Их бережно укачивал ветер.

— Но все равно замечательно, что ты приехала, — прибавил Павел Васильевич.

Ирина была в капроновом платье с красными цветами, выглядела эффектно среди нетоптаной зелени. Григорьев с восхищением смотрел на бывшую жену, а Ирина молчала и только едва заметно кривила губы.

— Детей у меня больше нет, — продолжал Павел Васильевич. Он расстелил на траве красную ковровую дорожку с заднего сиденья «Победы», выставил бутылку сухого вина и предложил Ирине посидеть на свежем воздухе. — Как-то не до детей сейчас… Славку-то привезла?

— Привезла.

— Соскучился я по нему. Большой, наверно?

— Пятый год.

— Смотри, как время летит. А ты все лучше и лучше.

— От чего же мне становиться хуже?

— Ну, так ведь всяко может быть…

Они выпили из одного стакана, и Павел Васильевич спросил прямо:

— Это, конечно, не случайная встреча?

— Разумеется… — Ирина чуть улыбнулась влажными губами, ярко заблестевшими на солнце. — Я, товарищ главный инженер, приехала к вам совершенно целеустремленно…

— Ты всегда была решительной и коварной, — перебил ее Григорьев, облокачиваясь на руку и глядя в ее посветлевшие глаза.

— Отчего же непременно коварной? — возразила Ирина. — По-моему, я всегда была чистосердечной… Это все твои домыслы о моем коварстве…

— Не будем уточнять, — попросил Григорьев, опуская глаза. — Я рад тебя видеть.

— Спасибо, Паша. Я почему-то была уверена, что ты поймешь меня правильно… То есть, я хотела сказать, серьезно.

— В последнее время я без конца думаю о тебе, — признался Павел Васильевич, ложась на живот. — Не буду врать, что моя жена дура. И что мне совершенно с ней невыносимо. Нет. Но я думаю о тебе, будто о чем-то ярко промелькнувшем. Так думают о детстве. И так всегда хочется, чтобы это детство возвратилось.

— Ты стал поэтом, милый мой Паша, — засмеялась Ирина и притронулась рукой к его руке. — Мне тоже хочется детства. Я, честное слово, не знаю почему, — заторопилась Ирина, — но какой-то голос внутри меня беспрестанно мне подсказывает, что ни ты, ни я не имеем права позабыть друг о друге. У нас ребенок, Паша… А потом, вся наша жизнь еще впереди…

— Я надеюсь, ты не заставишь меня торопиться? — попросил он, взглянув на нее мягко, просяще. — Я совершенно с тобой согласен, Ирина. Но ты знаешь мой характер. А потом, надо подготовить других людей, я все же главный инженер шахты. Люди могут всяко подумать…

В ответ Ирина не отвела глаз и насколько могла ответила ему нежной решимостью, что готова на все и ради ребенка и ради себя, но она приехала не к осторожному главному инженеру шахты Павлу Васильевичу Григорьеву, она приехала к Пашке, который когда-то давно целовал ее на пляже, открыто, у всех на глазах. И все же вслух сказала:

— Боже упаси, Паша… Надо все обдумать, конечно…

— Безусловно, — обрадовался он. — Оставайся в городе. Я помогу тебе устроиться на работу.

— Вот этого совершенно не нужно, — отклонила она его предложение, наливая в стакан вина. — Я устроюсь на работу сама.

— Ты строптива, как прежде.

И Павел Васильевич осуждающе покачал головой. Вечером Григорьев привез Ирину к дому Зыковых и, расставаясь, много раз целовал руку в тени кривой зыковской березки. Ирина улыбалась, глядя на его склоненную голову, на рябь волос, и не отнимала руки. Ночью она вспомнила об этом и не сомневалась, что все будет хорошо.