Бери и помни

Анжелика обижалась и уходила в комнату, где подолгу стояла у окна, наблюдая за тем, как возятся в снегу народившиеся за эти восемь лет соседские малыши.

– Геометрию сделала? – бесцеремонно прерывала уединение старшей сестры Элона и включала магнитофон «Романтик», предварительно подкрутив карандашом зажеванную пленку в кассете с песнями Юрия Антонова.

– Нет еще, – нехотя отвечала Лика, наделенная математическим складом ума.

– А чего ждем? – бухалась на кровать Элона и задирала ноги вверх.

– Успею…

– Конечно, успеешь, – ехидно поддакивала Лёка, недвусмысленно намекая, что, кроме геометрии (алгебры, химии, физики), сестре нечем заняться.

В отличие от Анжелы Элона осваивала другие науки, преподаваемые в уединенных местах двора или района наедине с очередным молодым человеком. Лика такой возможности была лишена напрочь, и Римка где-то в глубине души побаивалась, что, наверное, дочь и замуж-то не выйдет. Надо сказать, этого побаивалась и сама Лика, хотя в пятнадцать лет об этом, казалось, еще было рано задумываться.

– Ничего не рано! – заявляла Лёка, в мельчайших подробностях расписывая Анжеле свои планы на головокружительное женское счастье.

– Писать сначала научись без ошибок! – обрывала ее сестра и цитировала: – «Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне».

– Самая умная? Да? – щурилась Элона, с невероятной женственностью поправляя надо лбом черные как смоль кудри. – Тоже мне! Мадам Ларина… Она, между прочим, вышла замуж за генерала: «Кто там в малиновом берете…»

– Это единственное, что ты запомнила в «Онегине»? – язвила старшая сестра и параллельно решала типовую задачу по физике.

– Почему единственное? – не поддавалась на провокации Элона и принимала глубокомысленную позу. – Еще я запомнила «ростбиф окровавленный» и «Страсбурга пирог нетленный меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым».

– Кто бы сомневался! – усмехалась Лика, активно используя для самоуспокоения систему оценок, невольно предложенную родителями: «Анжелика – умная, Элона – красивая».

– С лица воду не пить, – пыталась поддержать воспитанницу Евдокия Петровна и, наталкиваясь на презрительный взгляд из-под очков, молниеносно сдавала позиции.

– Это точно! – поддерживала Дусю Лёка. – С такого лица не просто воду не пить, шоколад не слизывать – вырвать может.

– Нехорошо! – качала головой Ваховская и хмурила брови.

– Нормально, – поправляла ее Элона и трепала Лорда за уши. – Ты гуляла?

– Гуляла, – отчитывалась Дуся. – Теперь твоя очередь.

– Вечером пойду, – обещала девочка и затаскивала пса на кровать.

– Лё-о-ока! – возмущалась Евдокия и пыталась согнать мерзкое животное на пол.

Пес огрызался, скалил зубы и угрожающе порыкивал, предупреждая, что, если понадобится, может и цапнуть.

– Ду-у-ся, пусть. Тебе жалко, что ли?

– Так животное же…

– Ну родное же животное. Почему это Анжелке на кровать можно, а Лорду нельзя? Чем он хуже?

Анжелика не выдерживала издевок сестры, с шумом собирала книжки, тетрадки и шла к Дусе в комнату, чтобы продолжить занятия.

– Зачем сестру обидела? – журила Евдокия довольную Элону.

– Сама виновата, – поясняла та и прибавляла магнитофон на полную мощность.

– Убавь звук, – предупреждала Ваховская, показывая глазами на стену, граничащую с родительской спальней. – Отдыхает…

– Она все время отдыхает… устала уже, наверное, отдыхать.

Примерно такого же мнения о Римкином времяпрепровождении был и Олег Иванович. Дома он появлялся поздним вечером, как правило подшофе. С момента переезда на новую квартиру дела Селеверова пошли в гору настолько, что в качестве выдвиженца по партийной линии он оказался в райкоме партии, где приобрел не только связи, приятелей, но и вредные привычки, по поводу которых Римка недвусмысленно выразилась:

– Мало мне мать порола, еще и ты… Знала бы, раньше бы развелась.

– Разводись, – вальяжно разрешал Олег Иванович и, спотыкаясь в прихожей, сразу шел к Дусе.

– Евдокия! – объявлял он с порога. – Докладывай.

Ваховская смущалась и опускала голову.

– Хороший ты человек, Евдокия, – признавался Селеверов и добавлял: – Не то, что эт-т-та… Корми-и-и-и меня! – кричал он уже жене в коридор и неловко разворачивался к Дусе спиной, пытаясь удержать равновесие.

Ваховская спешно, пока Хозяин не видел, крестила его спину и, огорченная, склонялась то над штопкой, то над вязанием.

– Пропадает человек! – бормотала она себе под нос, пытаясь вспомнить момент, когда все это началось с принципиально непьющим Олегом Ивановичем.

Момент точно не вырисовывался. Начинало казаться, что так уже было всегда, хотя Евдокия Петровна прекрасно помнила обратное.

«Как же так? – размышляла она по ночам, вздрагивая от Римкиной ругани. – Не пил ведь совсем. И вот – на тебе…» – горестно констатировала Дуся, словно это что-то меняло. «Такая работа», – пыталась оправдать она Самого, но безуспешно. В общем, Дуся переживала за женскую половину семьи Селеверовых, но в процесс не вмешивалась и просто наблюдала со стороны.