Берия. Арестовать в Кремле

Берия критиковали зло за все его зверства, за массовое уничтожение людей, но все это обставлялось так, что он один распоряжался судьбами миллионов людей, а Сталин будто бы находился в стороне. Берия принимал решения, Берия определял списки, по указанию Берия людей уничтожали или ссылали в Сибирь и на Колыму. Сталина заметно выгораживали. «Оно и понятно, — размышлял Хрущев, — окружение вождя не хотело критики своего лидера, не хотело обнародования массовых преступлений перед народом, — оно боялось правды. Но рано или поздно, а правда свое возьмет. Нужно время. Не сказать народу всего того, что было, — совершить новое преступление. Надо набраться терпения до очередного съезда партии». Он слушал текст постановления и радовался тому, что правда о Берия, его кровавом окружении осталась на страницах постановления. «Министерство внутренних дел фактически вышло из-под контроля партии и высших органов государства, приобрело непомерно большие права, в нарушение Конституции СССР присвоило себе не свойственные ему судебные функции, создавая тем самым возможность незаконных репрессий»…

Для тех, кто выполнял охрану Берия и вел следствие, многое было ясно, но для всего народа это сообщение было неожиданным; совсем недавно Берия стоял на трибуне Мавзолея рядом с руководителями партии и государства, приветственно махал рукой, а теперь — враг советского народа. Столько лет работал бок о бок с товарищем Сталиным и на тебе… Поди разберись, что к чему…

Отказываясь от дачи показаний, в один из дней Берия потребовал встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Ворошиловым.

— Я — член Президиума Верховного Совета СССР!.. — кричал и топал ногами Берия. — Меня никто не выводил из состава Президиума Верховного Совета! Это беззаконие! Я — депутат Верховного Совета!

Истерика продолжалась долго. При появлении дежурного офицера Берия сказал:

— В знак протеста я объявляю голодовку! Вы ответите за все это! — Берия бросил в офицера тарелкой с пищей.

Снова пришлось идти усмирять разбушевавшегося арестованного, откровенно побаивающегося только Батицкого.

— Я требую! — продолжал кричать Берия. — Это беззаконие!

— Ну, тихо! — Батицкий поднял крепко сжатый огромный кулак. — Ведите себя пристойно, как депутат Верховного Совета. А насчет беззакония, — Батицкий приблизился к Берия, пронизывая его своим свирепым взглядом. — Давайте вспомним отдельные, как говорят, фрагменты вашей жизни. Вы подписали в октябре 1941 года телеграмму в Куйбышев о расстреле двадцати пяти человек высшего командного состава Красной Армии! Из них три заместителя наркома обороны. Вы? Что молчите? Отвечайте!

— Это было указание высшей инстанции! — пытался оправдаться Берия (он не называл фамилии Сталина, прятал ее под словом «инстанция»). — Я к этому делу непричастен.

— А триста командиров Красной Армии, расстрелянных в Москве и под Москвой в том же октябре сорок первого года? Тоже, скажете, «указания инстанции»? И не смейте оправдываться!

— Я… я… объявил голодовку… Вы не имеете права меня здесь держать!

— Черт с вами! Подыхайте с голоду! Но если будете орать, угрожать, стучать в дверь, — мы наденем на вас смирительную рубашку и привяжем, как собаку, к тому крюку. — Батицкий показал на торчавшую из стены железную скобу.

— Не имеете права! — взвизгнул Берия.

— А вы кидаться табуретками, тарелками в офицеров имеете право? Попробуйте у меня! — Батицкий погрозил арестованному своим большим, покрытым густыми волосами кулаком и вышел из комнаты.

Несколько дней Берия демонстративно отказывался от пищи, с закрытыми глазами лежал на койке, на вопросы следователей не отвечал, разговаривать с охраной отказывался. В конце десятого дня, шатаясь от слабости, обросший, с впалыми глазами подошел к двери и постучал.

— Я хочу сделать заявление прокурору.

Руденко находился рядом, в здании штаба округа, занимаясь изучением хода следствия, документов допроса, показаний свидетелей. Узнав, что его хочет видеть Берия, Роман Андреевич оставил заваленный документами стол и пришел в комнату арестованного.

— У меня к вам есть заявление, — начал Берия.

— Я слушаю вас. — Руденко достал ручку и блокнот.

— Дело в том, что я являюсь членом Президиума Верховного Совета СССР и прошу встречи с председателем Президиума Верховного Совета СССР Климентом Ефремовичем Ворошиловым для устного заявления. Я также являюсь заместителем председателя Совета Министров СССР и прошу встречи с товарищем Маленковым. Все мои просьбы оставлены без внимания. Я заявляю протест и отвод следователям. Нельзя нарушать советские законы! Вы — прокурор и обязаны следить за исполнением нашей Конституции и законов. У меня все.

— У вас имеются какие-либо заявления и претензии к содержанию, питанию, процессу допросов? — спросил Руденко, скользнув по осунувшемуся лицу совсем недавно самого грозного и всесильного министра; голодовка не особенно сказалась на тучном, рыхлом теле Берия, следы ее больше отразились на потускневшем, помятом лице.

— Нет! — отрезал Берия.