Берия. Лучший менеджер XX века.

И более того! Если я прав в предположении об инспекции Меркулова 19–20 июня, то надо прибавить вот что… Допустим, после доклада Меркулова Сталин даже заподозрил Павлова в прямом предательстве. Ведь даже в этом случае он не мог распорядиться о его аресте до начала войны! Не мог потому, что арест в такой момент всего лишь предполагаемого предателя на таком посту не менее опасен для общего тонуса армии, чем оставление его на месте.

Но вот война началась. Предполагаемый провал стал фактом. Что делать? Не наказать после провалов вообще никого было нельзя — надо было показать генералам, что терпение Сталина и Родины кончилось. Однако наказывать многих тоже было нельзя — с кем-то же надо было теперь воевать!

При этом, даже точно зная о том, что кто-то предал, открыто судить и расстрелять его как прямого изменника было опять-таки опасно, потому что официальная информация о прямой измене части генералитета сделала бы невозможной никакое управление войсками по вполне понятным причинам.

Поэтому Сталин не ткнул пальцем в очевидное и смолчал. И объяснил военный провал внезапностью и вероломностью нападения. То, что он покрыл этим грехи, а то и измену кого-то из военного руководства, знал очень ограниченный круг лиц, часть из которых к тому же погибла или была расстреляна.

Потом надо было опять-таки воевать… А уж когда пришла Победа — стоило ли ворошить прошлое?

Так считал Сталин — он же не знал, что после его смерти почти все его маршалы (кроме Рокоссовского) поведут себя в меньшей или большей степени подло и позволят

Хрущеву и прочим оболгать своего верховного вождя, да еще и сами грязи на его могилу нанесут.

Так и остались по сей день виновными в провале первых дней войны не они, а «тиран Сталин» совместно с «палачом» Берией, конечно. Берия ведь «преступно отмахивался» от предупреждений «секретных сотрудников» Алмаза и Кармен.

ВПРОЧЕМ, в конце июня 1941 года до Победы еще было далеко — надо было решать сразу множество дел и перестраивать управление страной на военный лад.

В неопределенное будущее отодвинулись и планы демократизации страны, и расчет на альтернативные выборы в декабре 1941 года. Реальной силой должна была стать власть исключительно исполнительная.

И тут Сталин…

И тут Сталин, похоже, испытал-таки минуту слабости… И его можно понять — он ведь был таким же человеком, как и все… И количество нервных клеток было тем же, и количество километров нервов, и сердце одно, и крови те же пять литров.

А вот ответственность…

Причем он-то знал, что как глава государства все делал правильно: и вовремя осторожничал, и вовремя отбросил в сторону колебания, вовремя санкционировав армейцам и флотским начало приведения войск в боевую готовность. Но его подвели…

И как подвели! Прошла неделя войны, а уже пал Минск, немцы перли и перли вперед…

И Сталин, похоже, действительно уехал на ближнюю дачу. Во-первых, он за эту первую неделю дико устал… И ему хотелось побыть одному и наедине с собой… Во-вторых же, на него могла навалиться депрессия.

Момент кризиса, если он был, надо отнести на дни 29 и 30 июня. Накануне, 28 июня, Сталин принял более двух десятков человек, в том числе Тимошенко, Жукова, начальника Разведупра Генштаба Голикова, санкционировал приказы и распоряжения, Датированные уже 29 июня.

С 22.00 до 22.10 28 июня у него появились летчики-испы-

татели Супрун и Стефановский — командиры формируемых по инициативе Супруна полков испытателей. Время же пребывания в сталинском кабинете наиболее интересных для нас посетителей распределялось 28 июня так:

Молотов 19.35–00.50

Маленков 19.35–23.10

Меркулов 19.45–20.05

Берия 22.40–00.05

Микоян 23.30–00.50

Меркулов 00.00–00.15

Как видим, все время — с 19.35 до почти часа ночи 29 июня у Сталина просидел один Молотов, но за полчаса до полночи в кабинет, где тогда находился и Берия, зашел Микоян и оставался там вместе с Молотовым до конца.

Из всех, кто прошел в тот день через кабинет Сталина, лишь эти двое были профессиональными революционерами и были знакомы с хозяином кабинета еще до революции. И не просто были знакомы, а вместе с ним эту революцию готовили… Так что разговор на излете «дня» был наверняка всяким — не только деловым.

А потом в «Журнале посещений…» — двухдневный провал. Вот тогда, вечером 29-го, похоже, и поехали к Сталину Молотов с Берией. В письме, написанном в 1953 году в камере на имя Маленкова, но обращенном ко всем членам Президиума ЦК, Берия напоминал Молотову: