Берия. Лучший менеджер XX века.

КАК ЖЕ верил молодой физик в Советскую власть, если сразу после этого он пишет письмо Хрущеву. И через несколько дней Олега… вызывает на Старую площадь научный референт Хрущева Панасенков. Сам физик, Панасенков все быстро схватил, да и — как оказалось — Арцимович на высшем уровне подтвердил важность и ценность идей Лаврентьева.

Короче, стипендию вернули, но на пути к защите препон оказалось много, и лишь в мае 1955 года защита состоялась. И еще полгода (!) потребовалось, чтобы талантливый физик Лаврентьев получил диплом и квалификацию физика.

Еще год назад все было ясно: его ждали в ЛИПАНе. Но теперь ему дают от ворот поворот — в том числе тот же Головин.

Академик Арцимович довольно холодно сообщает, что этот вопрос не в его компетенции… В итоге Лаврентьев оказался в Харькове, где и остался на всю жизнь. Но еще до его приезда директору УФТИ Синельникову позвонил кто-то из ЛИПАНа и уведомил, что к нему едет «скандалист и автор путаных идей»…

Московские мытарства сменились харьковскими, но не может у таланта совсем уж не быть успехов. Были собраны первые установки, получены первые результаты. Началась работа многих лет… Однако даже публикация статей в Москве для Лаврентьева оказывается невозможной. Он публикуется в «Украинском физическом журнале» — на украинском языке, и его статьи начинают читать… на Западе. И сразу же делают на них «стойку».

В 1968 году на Новосибирской конференции по физике плазы иностранные ученые знакомятся с Лаврентьевым уже лично… Лаврентьева цитируют, на него ссылаются… Однако за кордон его Москва не командирует, игнорируя даже прямые приглашения, направляемые в адрес Олега Александровича. Даже те, где выражается готовность оплатить расходы за счет приглашающей стороны. Лишь в 1974 году он впервые выехал за границу — в ГДР на конференцию по низкотемпературной плазме (в 1975 году его «милостиво» отпустили еще и в Лозанну). Но чаще Лаврентьеву в поездках отказывали — не то что его однокурснику и бывшему соседу по общежитию на Стромынке Роальду Сагдееву, сделавшему блестящую карьеру в брежневском СССР и затем «увенчавшему» ее переселением в «оплот свободы» за океан.

В 1968 году, в Новосибирске, Будкер сказал Олегу Александровичу: «Угробили хорошего парня». Вспоминая это, Лаврентьев написал: «Мои смутные догадки после этих слов обрели реальные очертания. Меня просто «гробили», а когда «угробили», выяснилось, что я не пользовался высоким покровительством, никому и ни в чем не причинил вреда»…

А вот тут он ошибся.

КАК И БЕРИЯ на своем уровне государственного деятеля, Лаврентьев на своем уровне физика причинял «вред» очень многим самим фактом своего существования! Он хотел жить в семье физиков, а в наличии были лишь кланы — если иметь в виду тех, кто составлял «Олимп».

Берия был виноват уж тем, что очень многим хотелось просто «кушать», а он заставлял их работать так, как работал сам, на пределе сил. Так ведь и Лаврентьев был виноват — на своем уровне — В ТОМ ЖЕ! Он хотел работать, а не блистать.

Берия любил Родину в себе. Его же идейные антиподы, и прежде всего Хрущев, любили себя в руководящем кресле.

Лаврентьев любил физику в себе. А все эти Леонтовичи и Ландау с Арцимовичем, да и Сахаров, и Тамм, и Капица, любили себя, свою исключительность, свою «избранность». И поэтому не то что любить — терпеть рядом с собой того, кто избранного из себя не корчил, но был им, они не могли.

Как уж Сахаров в своих воспоминаниях не пожалел черной краски для Берии. Да что там «изверг» Берия, с вниманием и интересом отнесшийся в свое время не только к Лаврентьеву, но и к самому Сахарову! «Совесть демократии», Сахаров, даже скромного Василия Алексеевича Махнева, ни одного дня не служившего в «органах», производит в начальника «лагеря на Колыме» — в своей статье о Леонтовиче, опубликованной в сборнике 2003 года «Академик М.А. Леонтович. Ученый. Учитель. Гражданин»…

Это — на людях…

Но когда 5 апреля 1989 года Лаврентьев пришел к Сахарову на его московскую квартиру и хозяин, «понурив голову», повел гостя мимо галдящих по всему дому доморощенных «демократов» и наставников-иностранцев на кухню, то уже в первые минуты вспомнил он не что-то там, а встречу с Берией.

Запала она, значит, академику в душу и в память, но не атмосферой же «страха» — ее в той встрече и близко не было. Зато был живой интерес к нему выдающегося государственного человека. Сахаров ведь был старше Лаврентьева всего на пять лет, старший ровесник, по сути. И в 1951 году он попал к ЛП тоже в первый, хотя, в отличие от Олега Александровича, и не в последний раз. Так что это и для АДС были смотрины…

«Мы пили чай, — свидетельствует Лаврентьев, — с пирогом и вспоминали былое. Он все еще находился под впечатлением нашей встречи с Л.П. Берией, и первые его слова были о ней…»