…После десяти лет жизни в Свердловске Нина Тей-муразовна заболела. Врачи посоветовали сменить климат. Тогда Серго обратился за помощью к руководству — естественно, к своему, и неожиданно им разрешили переехать куда угодно — хоть в Москву, пожалуйста! Более того, Хрущев поручил тогдашнему председателю КГБ Семичастному заняться его трудоустройством. Они выбрали Киев. Забегая вперед, можно сказать, что к 1990 году Серго стал директором и главным конструктором киевского института «Комета». Два раза он терял паспорт, пытаясь вернуть себе имя — не получалось. Лишь с началом перестройки он смог это сделать, и в 1994 году, в самый разгар антисталинской истерии, выпустил под собственным именем книгу под названием: «Мой отец — Лаврентий Берия». Да, те, кто выпускал его из тюрьмы в 1955 году, и во сне не сумели бы предвидеть такой поворот событий… То «хорошее», о чем просил следователь Цареградский, Серго Берия сделал. Он первый начал счищать грязь и мусор с могилы своего отца. Ветер истории пришел позже…
…Хрущев два раза писал Нине Берия, зачем-то предлагая встретиться, но она никак не отреагировала — да и о чем им было говорить? К Серго приходили из комиссии партийного контроля с предложением восстановиться в партии, но он этого не захотел.
Когда Серго приезжал в Москву, с ним встречались Микоян, маршал Жуков — об этих беседах мы уже писали. Виделся он и с членами суда Шверником и Михайловым.
«Я поверил Швернику, который, будучи членом суда, не видел на судебном процессе моего отца. Не было его там! …Сидел на скамье подсудимых слегка похожий на отца какой-то человек и за все время разбирательства не произнес ни слова.
«Это не был твой отец!» — сказал мне Шверник.
Михайлов утверждал то же самое»94.
Впрочем, и эти встречи, и оправдания, и запоздалое сожаление Хрущева уже не имели ни малейшего значения. Машина, запущенная в 1953 году, набирала обороты.
Вслед за первым убийством Берия последовало второе — уничтожение его как государственного деятеля и просто как человека, невиданный по размаху, беспрецедентный «черный пиар», сравнимый разве что с той истерией, которая поднялась вокруг имени Григория Распутина.
В постановлении Президиума ЦК КПСС от 10 декабря 1953 года, на котором утверждалось обвинительное заключение по делу, было записано: «Обвинительное заключение разослать для ознакомления членам и кандидатам в члены ЦК КПСС, а также первым секретарям обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик». Однако, судя по нижеследующим воспоминаниям, сделано было не только это…
Вспоминает полковник в отставке А. Скороходов, который в 1953 году служил в гвардейском зенитном артиллерийском полку, расположенном под Москвой.
«В ноябре 1953 года призрак Берия снова напомнил о себе. Вместе с шестью батареями полка я был в лагере, где нам предстояло провести учебно-боевые стрельбы. Как-то вечером позвонили из штаба лагерного сбора: „Приезжай как можно скорее, познакомишься с одним любопытным документом“,
На следующий день валил снег, мела метель, полеты, а следовательно, и тренировки, были отменены. Поехал в лагерь к начальнику штаба. Тот открыл свой сейф и вытащил оттуда тоненькую книжку в мягком сером переплете. К книжке скрепкой был прикреплен список.
Найдя в нем мою фамилию, майор поставил возле нее галочку и протянул мне книжку:
— Читайте, товарищ подполковник, узнаете много интересного. — Помявшись, добавил: — Гадости тоже. Приказано довести документик. Распишитесь в списке и читайте в соседней комнате сколько душе угодно.
Посередине страницы было написано крупно: «Обвинительное заключение по делу Берия по ст. УПК…» — и шло перечисление статей, которые я, естественно, не запомнил. Так вот оно что! Состояние лихорадочного возбуждения охватило меня. Теперь, опять же, не помню весь текст, но основные разделы остались в памяти.
Незаконное преследование и расстрел родственников Серго Орджоникидзе и бесконечные грязные похождения растленного маршала госбезопасности. Насилие, наркотики, обман, использование высокого служебного положения. Среди его жертв — студентки, девочки, жены, уведенные от мужей, и мужья, расстрелянные из-за жен…
Читал я не отрываясь, без перерывов и раздумий. Сначала залпом, потом помедленнее, ошарашенно, не веря глазам, перечитывая отдельные места. Записывать было ничего нельзя. Вышел из комнаты, отдал книжку веселому майору, тот подмигнул:
— Ну, каков Лаврентий Павлович?