Берия. Преступления, которых не было

Предполагалось, что Ежов, как человек чрезвычайно исполнительный и аккуратный, будет точно проводить политику властей, всецело находясь под влиянием Политбюро. Его назначение на пост наркома было воспринято как признак «оттепели». Кто мог предполагать, что, оказавшись во главе органов, Ежов начнет работать под влиянием не Политбюро, а своего заместителя Фринов-ского? Новый нарком не имел ни малейшего опыта чекистской работы — на кого еще он мог опереться, как не на первого зама, опытнейшего чекиста? И Фринов-ский начал вводить своего наркома в курс дела, как сам его понимал. А остановить Ежова было уже некому…

Фриновский, второй человек в органах, по сути, был больше военным, чем чекистом. В Гражданскую войну он служил в особых отделах ВЧК. Затем, закончив командные курсы, командовал дивизией Дзержинского. С 1933 года был начальником Главного управления пограничной охраны ОГПУ. Сразу же после ухода Ягоды, с ноября 1936 года, стал первым замом наркома внутренних дел. Мы уже встречали его в качестве собутыльника Ягоды.

Человек это был безудержный, жестокий и абсолютно беспринципный. Как вспоминает тот же Шрейдер: «Когда Ежов получил указание свыше об аресте Ягоды и надо было направить кого-нибудь для выполнения этого приказа, первым вызвался бывший ягодинский холуй Фри-новский, с готовностью выкрикнувший: „Я пойду!“ Фри-новский не только возглавил группу работников, ходивших арестовывать Ягоду, но рассказывали, что он первым бросился избивать своего бывшего покровителя».

Аппарат НКВД, с такими привычками и под таким руководством, быстро сделал из неопытного наркома марионетку. С другой стороны, тому новая работа пришлась по душе. Получив неограниченную власть над всецело зависящими от него арестованными, он раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Николай Иванович оказался чрезвычайно жестоким человеком, причем свирепость проявлял не столько в интересах дела, сколько из чистого садизма. На допросах зверствовал, самолично бил подследственных. Он присутствовал при расстреле Ягоды и даже собирал пули, вытащенные из тел расстрелянных лидеров партии.

Как-то раз на банкете у своего приятеля, нашего старого знакомого Станислава Реденса, пьяный Ежов заявил, обращаясь к подчиненным: «Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим — казним, кого хотим — милуем. Вот вы — начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы — это все. Нужно… чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области»28.

Фактически этими заявлениями Ежов открыто поставил органы над партией и государством. По сути, так оно и было. Оруэлл сыграл с нашим массовым сознанием злую шутку: после него СССР 30-х годов стал казаться гораздо более управляемым, чем он на самом деде был. А реально тогда не было никакого всевластия Сталина — оно появилось лишь после 1938 года, до того же стол заседаний Политбюро был установлен отнюдь не на камне, а качался на штормовых волнах мятежного партийного моря. К середине 1938 года в регионах местное начальство НКВД подмяло под себя партийные органы — кто им мешал завести— дело на любого партначальника, хоть на самого первого секретаря? А от области до страны — один шаг по структурной лестнице.

Неожиданное подтверждение отыскалось в мемуарах Павла Судоплатова. «Полную правду об этих событиях (имеется в виду снятие и арест Ежова. — Е. П.), которая так никогда и не была обнародована, рассказали мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берия, — вместе со мной они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берия, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских торжеств»29.

Может быть, товарищи из Ярославля и Казахстана действительно написали свои письма по наущению Берия — хотя едва ли об этом могли знать его секретари. Но с чего Судоплатов решил, что эти обвинения были клеветнические? «Поплывшие» от власти и безнаказанности чекисты ежовско-фриновской команды уже не могли остановиться, и естественным продолжением всего, что они делали, как раз и был государственный переворот…

Трудно сказать точно, когда в Кремле стали понимать, что происходит. Вероятно, где-то в первой половине 1938 года. Но… понять-то поняли — а что делать-то? К тому времени правительство давно уже стало заложником НКВД. Меч революции превратился во взбесившийся танк, который мчится вперед, давя гусеницами все живое. Его надо было остановить, пока он не уничтожил все вокруг себя. Но как?