Беринг

В те времена между Якутском и Охотском существовали только лесные тропинки. Штеллер сел верхом на оленя и в сопровождении проводника-якута тронулся в путь.

Всё лето ехали они по дремучей тайге. Ночами спали по очереди — три часа якут, три часа Штеллер, — потому что боялись нападения медведей. За три месяца только один раз встретили людей, когда набрели на кочевье тунгусов. Утром 20 августа 1740 года с гор увидели море. А вечером въехали в Охотск.

В бухте стояли два только что построенных корабля. Их поспешно грузили. Они готовились к выходу в море.

Приехав, Штеллер явился к Берингу. Они не понравились друг другу сразу. Мало того, они сразу поссорились. Мы не знаем, в чём там было дело, нам известно только, что уже через несколько дней после приезда Штеллер отправил в сенат донесение, в котором писал: «Во всём принят не так, как по моему характеру принять надлежало, но яко простой солдат, и за подлого от него, Беринга, и от прочих признаван был, и ни к какому совету я им, Берингом, призыван был».

Трудно теперь судить, много ли правды в этом донесении. Скорее всего немного. Мы знаем, что Беринг был демократичен, благожелателен и мягок в своих отношениях с подчинёнными. Когда к нему прислали разжалованного в матросы Овцына, обвиняемого в государственных преступлениях, он не без риска для себя обошёлся с ним на редкость дружелюбно, и матрос Овцын жил с офицерами и исполнял в экспедиции офицерские обязанности. С какой же стати стал бы Беринг унижать адъюнкта Академии наук, которого он видел впервые в жизни? И если между ними при первом же свидании возникла ссора, то естественнее предположить, что виноват в ней был Штеллер. Слишком много у нас есть свидетельств его неуживчивости, нетерпимости и своевольства.

Взаимная неприязнь, возникшая между ними при первом свидании, сохранилась надолго. Впрочем, Беринг был в своей неприязни к Штеллеру очень сдержан, избегал открытой вражды и сносил его совершенно непозволительные выходки с поражающею терпеливостью. Зато Штеллер был нетерпелив и нетерпим. Он оставил нам записки о своём путешествии, в которых страстно, не стесняясь в выражениях, возмущается каждым шагом Беринга, каждым его решением. Надо отдать справедливость и Штеллеру: в его резких суждениях не было почти ничего личного, они продиктованы интересами науки. Всякое пренебрежение к интересам науки он истолковывает как измену, как преступление. В отдельных своих суждениях он часто прав. Не прав он в основном, главном: без Беринга, без его осторожности, мелочной предусмотрительности, практичности, уступчивости, терпеливости ничего из того, что достигла экспедиция, не было бы достигнуто.

Этим двум людям — Берингу и Штеллеру — суждено было стать спутниками в великом трагическом плаванье значительно расширившем наши знания о мире. Но до чего же не сходны были эти два человека!

Беринг был стар и тучен, всякое движение давалось ему с трудом, полная лишений жизнь на краю света была для него тяжела. Штеллер был молод и обладал исключительным здоровьем, в самых тяжких условиях чувствовал себя прекрасно, любые лишения переносил с лёгкостью, не замечая их.

Беринг был человек не слишком образованный, чуждый интересам чистой науки, проявлявший внимание только к тем знаниям и открытиям, которые относились к наиболее близкой ему области — мореплаванию. Штеллер был, безусловно, одним из образованнейших людей своего времени, жадно интересовался вопросами географии, физики, геологии, этнографии, медицины, языкознания, не говоря уже о его основном предмете — ботанике. Не существовало такой длинной дороги, таких тяжёлых испытаний, которые могли бы остановить его, если он надеялся собрать какие-нибудь новые научные сведения.

Беринг был человек государственный, всю жизнь проведший на службе России, понимавший значение своей деятельности для русского государства. Мало того, он был человеком определённой партии, сторонником сподвижников Петра, он крепко связав с ними свою судьбу, разделял их взгляды и проводил эти взгляды в жизнь. Штеллер, напротив, был представителем тех безродных авантюристов, готовых служить любой стране и любой власти, которыми так богат восемнадцатый век. Только искренняя и самоотверженная преданность науке скрашивала его абсолютную беспринципность.

Беринг был человек долга, на нём всегда тяжким грузом лежало сознание ответственности за порученное дело, за подчинённых ему людей, за государственные средства, которыми он распоряжался. Штеллер чувствовал себя совершенно свободным от каких-либо обязательств, отдался науке только из своей неукротимой любознательности и нисколько не считал зазорным писать доносы на своих товарищей по путешествию. Если с ним в чём-либо не соглашались, он угрожал жаловаться начальству и исполнял свои угрозы; в архивах сохранилось немало его доносов, несправедливых, вызванных минутной вспышкой гнева. Как резко отличаются от них донесения Беринга, который всегда писал о своих сотрудниках только хорошее и старательно подчёркивал их заслуги!