Беркутчи и украденные тени

– Вечно от тебя одни хлопоты и совершенно, совершенно никакой пользы, Рат Громов, – проворчала женщина. – Что ж, по приезду отведу тебя к медсестре, а пока садись в автобус и больше не смей выкидывать ничего подобного, иначе…

Она не стала заканчивать фразу, но подросток и без того понял, что будь они здесь одни без пристального внимания Кочевого, то на его голову тут же посыпались бы всевозможные угрозы.

Женщина важно выставила вперед длинный подбородок и двинулась в сторону автобуса, жестом призывая детей следовать за ней. Рат занял место у окна. Сердце все еще часто стучало. Он будто бы до сих пор слышал свист, переходящий в крик.

Мальчик прижался лбом к стеклу. По нему текли струи воды, но даже сквозь них, он видел, стоящего на пороге музея, Константина Романовича. Мужчина держал одной рукой большой черный зонт, а другую свободно опустил в карман брюк. Он провожал взглядом группу. Рат не мог точно разглядеть, но чувствовал, что черные глаза обратились именно на него. От этого ему стало не по себе еще больше.

Двигатель рявкнул. Громов отвлекся на звук лишь на секунду, но когда снова посмотрел в сторону здания, то экскурсовод уже скрылся. Автобус дернулся, и группа понеслась по извилистому асфальту обратно на Березовую улицу.

Глава 3. Гостья издалека

– Сорвал экскурсию по городскому музею, подорвал репутацию детского дома! Эта выходка может привлечь к нам внимание и внеплановые проверки! – почти визжала Алла Владимировна. От крика ее бледное лицо порозовело, а круглые очки съехали к кончику носа. Она подтолкнула их вверх к переносице длинным указательным пальцем и снова вонзилась хищным взглядом в воспитанника. – Что ты на это скажешь, м?!

Громов обреченно вздохнул. В спальной комнате для мальчиков они были не одни: напротив него нависли фигуры воспитательницы Аллы Владимировны и директора Людмилы Николаевны, поодаль стоял Дюжин со своим прихвостнем, которые с нескрываемым наслаждением наблюдали за тем, как отчитывают Ратмира. Все это время дверь в комнату была открыта настежь и любой, кто проходил мимо, слышал незаслуженную ругань. Это был такой метод воспитания, действующий здесь много лет, – отчитать при всех, чтобы было стыдно. Но все, что чувствовал сейчас Рат Громов – это раздражение, злость и усталость от несправедливости.

– Живо попросите прощение у Аллы Владимировны, молодой человек, – надменно прошипела директриса. Ее маленькие глазки сузились и превратились в щелочки, сквозь которые поблескивали две голубые льдинки.

Рат сжал зубы. Дерзкий взгляд сначала метнулся в сторону Дюжина и, увидев его самодовольный вид, Громов сжал зубы еще сильнее до неприятного скрипа, а потом мальчик высоко поднял подбородок и смело посмотрел прямо в глаза Людмиле Николаевне.

– Мне не за что извиняться, я ни в чем не виноват! У меня болела голова, а эта дурацкая дверь сама закрылась!

– Я жду извинений! – грозно повторила директриса, пропустив все слова мальчика мимо ушей.

Подросток нахмурил брови и ответил короткое, но упрямое «нет». Лица обеих одновременно побагровели. Глаза Людмилы Николаевны свирепо сверкали, а вся последующая брань по звучанию была похожа на игру расстроенной скрипки. Мальчик почти не слушал ее. Он думал лишь о том, как несправедливо быть ребенком или подростком. Рядом со взрослым ребенок всегда неправ, лжет и ничего не понимает, хотя в действительности чаще бывает наоборот. Еще хуже обстоят дела, когда твой дом – это приют и на одной стороне только ты сам, а на другой весь остальной огромный мир. Свою длинную речь директриса закончила наказанием в виде недели дежурств на кухне, что было предсказуемо, а напоследок добавила: «если бы твои родители не погибли во время пожара, то вероятно умерли бы от глубокого разочарования». К лицу Ратмира мгновенно прилила горячая, точно кипяток, кровь, перед глазами все поплыло и даже сознание на несколько секунд помутилось от злости. Он поднял взгляд на Людмилу Николаевну и увидел, как ее маленькие глаза издевательски смеются. Подросток просто не мог промолчать.

– Мои родители любили друг друга и меня тоже, а еще были очень счастливы, но вы никогда не узнаете какого это, потому что злые люди счастливыми не бывают.

– Он еще и огрызается! – вскипела директриса. – В дальнюю комнату, живо!

Под дальней комнатой подразумевался бывший кабинет директора детского дома, а ныне убогое помещение с серо-голубыми стенами, где имелись три запасные кровати и оставшиеся с представлений картонные декорации, сложенные стопкой. Эта комната была в самом деле дальней. Две смежные стороны ее граничили с улицей, и поэтому она была еще и самой холодной. Сюда и отправляли сильно провинившихся воспитанников. Как-то Громову уже приходилось здесь проводить время и, честно говоря, это были не лучшие дни в его жизни, уж слишком жутко находится среди голых стен и потрепанных декораций.