Берлин-Александерплац

И на следующий день ее нет. Нет и нет. Дома все так, как она оставила. А ее нет и нет. Может быть, Ева что-нибудь знает?

— Ты с ней не поругался, Франц?

— Нет. Правда, две недели тому назад было дело, но мы помирились.

— Какое-нибудь новое знакомство?

— Тоже нет, она мне рассказывала про племянника своего старика, но это не то, я с ним говорил.

— А что, если последить за ним, может быть она все-таки у него?

— Ты думаешь?

— Надо бы проверить. С Мицци все может статься. Она с норовом.

А ее все нет и нет. Франц два дня ничего не предпринимал. Не буду, думает, за ней бегать. Но о ней — ни слуху ни духу. Тогда он все же выследил племянника, целый день за ним ходил, и на следующее утро, как только племянникова хозяйка ушла из дому, Франц с элегантным купчиком прошмыгнули в его квартиру, дверь в два счета отмычкой отперли. В квартире — ни души, в комнате племянника — одни книги, никаких следов пребывания женщины; на стенах красивые картины, повсюду книги. Нет, ее здесь и не было, я же ее пудру по запаху знаю!

Пошли, пошли, не надо ничего трогать, оставь! Хозяйка — бедная женщина, сдает комнаты, тем только и живет.

В чем же дело? Сидит Франц у себя дома. День-деньской сидит. Где Мицци? Ушла и весточки не подает. Ну, что ты скажешь? Все в комнате вверх дном перевернул, даже постель разбросал, да потом снова застлал. Бросила меня? Быть этого не может! Не может быть! Бросила! Что я ей сделал, обидел я ее чем? Нет, не обижал! А то, что было тогда из-за племянника, она мне простила.

* * *

Стучат. Кто там? Ева.

— Что ты в темноте сидишь, Франц, хоть бы свет зажег.

— Мицци меня бросила! Как же это так?

— Оставь, пожалуйста. Вернется твоя Мицци. Она ведь тебя любит, не сбежит от тебя, я ее хорошо знаю.

— Верно, верно! Я и не горюю. Конечно, вернется!

— Ну вот, видишь. Просто взбрела девчонке блажь в голову — встретила кого-нибудь из прежних знакомых и решила с ним прокатиться… Я-то ее давно знаю — она и раньше, до тебя, еще номера в этом роде выкидывала. С причудами девка.

— А все же странно как-то! Не знаю, что и думать!

— Да ведь она же тебя любит, чудак человек. Посмотри лучше сюда, потрогай-ка мой живот.

— А что такое?

— Это от тебя. Помнишь? От тебя ребеночек. Это она, Мицци, так хотела.

— Что?

— Ну да.

Франц прижался головой к животу Евы.

— Мицци, говоришь, хотела? Быть не может! Ох, дай сяду!

— Вот увидишь, Франц, как она будет рада, когда вернется.

Тут Ева и сама разревелась.

— Ну, Ева, ты, я вижу, еще больше моего волнуешься!

— Ах, не говори, все это мне так на нервы действует! Никак я ее не пойму, эту девчонку!

— Кто же кого утешать будет?

— Ничего, это нервы, может быть все оттого, что я в положении.

— Смотри, как бы Мицци тебе за это самое не закатила сцену, когда вернется!

А Ева плачет, в три ручья разливается.

— Что же нам теперь делать, Франц, это так на нее не похоже!

— Здравствуйте! Сперва ты говоришь, что это с ней и раньше бывало, что, мол, она просто укатила с кем-нибудь, а теперь на тебе: "Совсем на нее не похоже!"

— Ах, я и сама не знаю, Франц.

Ева обхватила голову Франца, смотрит на него, вспоминает, как в клинике он лежал в Магдебурге, как руку ему отняли. Иду он убил, господи, что за человек непутевый! Прямо горе с ним. А Мицци-то, наверно, уж больше нет в живых. Злая судьба у Франца. С Мицци что-то стряслось. Это ясно. Опустилась Ева на стул, в отчаянье заломила руки. Франца жуть взяла. Ева плачет навзрыд. Такая уж злая судьба у Франца. С Мицци случилась беда!

Он пристает к ней с расспросами, а она молчит. Потом наконец взяла себя в руки.

— Аборта я ни за что не сделаю. Пусть Герберт хоть на голове ходит!

— А разве он знает?

Мысли Франца мгновенно перескакивают за тридевять земель.

— Нет. Он думает, что это от него. Но как бы то ни было, а ребенка я сохраню.

— Хорошо, Ева, я крестным буду.

— Ну вот ты и развеселился, Франц!

— А что же мне горевать! Меня голыми руками не возьмешь! И ты успокойся, Ева! Мне ли уж Мицци не знать? Ничего с ней не случится, под автобус не попадет. Все образуется!

— В добрый час будь сказано! Ну, до свиданья, Францекен.

— А кто меня поцелует?

— Как я рада, что ты повеселел, Франц!

* * *

Эх, Франц, шумел, пыжился. Мы да мы! У нас есть ноги, у нас есть руки, у нас есть зубы. Мы глядим в оба. Попробуй сунься к нам. А ну, кто на Франца? Франц спуску никому не даст! На ногах он стоит крепко, мускулы у него дай боже. Любого в лепешку расшибет. Знай наших! Франц мужчина, а не мокрая курица! Что было, то прошло, а что будет, поживем — увидим. Попробуй-ка сунься к нам. Пропустим рюмку, другую, пятую, десятую — нам море по колено!

А что вышло? Эх! Где руки, где ноги, где зубы? Всякий может сунуться, кому не лень! Всякий может укусить Франца. Да разве это мужчина? Это же мокрая курица, он и постоять за себя не умеет, только и делает, что пьет.

— Надо что-то предпринять, Герберт, не могу я больше на это смотреть.

— Что же ты хочешь предпринять, Ева?