Берлин-Александерплац

— Чтоб закопать? Да какая разница? Я только хочу знать, что мне за это может быть? Совершил ли я какое преступление, если помог закапывать?

— Постойте, постойте. Так, как вы мне рассказываете, это, собственно, даже не преступление или, во всяком случае, не тяжкое. Конечно, если вы сами совершенно непричастны к убийству и не были заинтересованы в нем. А почему же вы тогда помогали?

— Я же говорю, что я только закапывать помогал, по дружбе, ну да все равно почему; короче говоря, в убийстве я не принимал никакого участия, да и прятать этот труп мне не было никакого интереса.

— Этот человек был убит по приговору какого-нибудь вашего судилища, так, что ли?

— Предположим, что так.

— Послушайте, держитесь вы подальше от таких дел. Я, собственно, все еще не понимаю, куда вы гнете?

— Ну, большое вам спасибо, господин адвокат, я уже узнал то, что хотел.

— Может быть, вы мне расскажете об этом подробнее?

— Подумаю, утро вечера мудреней.

Всю ночь после этого Карл-жестянщик ворочался на койке и никак не мог заснуть, ругал себя последними словами. "Дурак я, дурак! Такого дурака еще свет не видывал, хотел пришить Рейнхольда к делу, а теперь он, наверно, почуял неладное и дал тягу, ищи ветра в поле. Дурак я, дурак. А он, подлец такой, засветил меня! Ну погоди же, я до тебя еще доберусь".

Карлу казалось, что ночь тянется бесконечно, когда же наконец подъем? Эх, была не была! За простую помощь при закапывании ничего не припаяют, а если и дадут пару месяцев, то тому вкатят пожизненную, а то и вовсе в расход спишут. Интересно, когда следователь приходит на работу? Который теперь час? Рейнхольд, наверно, уже в поезде, к границе подъезжает… Такого негодяя еще свет не видывал! А Биберкопф с ним дружит, чем же он теперь жить будет с одной-то рукой? Настоящим инвалидам войны и то не очень помогают.

Но вот в тюрьме, в том доме, где все жильцы как на ладони, пробуждается жизнь. Карл, не теряя времени, просигналил, как положено, и в одиннадцать часов он уже стоял перед следователем. Тот, понятно, глаза выпучил.

— Однако и злы же вы на этого Рейнхольда. Второй раз его оговариваете. Смотрите, как бы вам самому не попасть впросак, милейший!

Но Карл дал такие точные показания, что сразу после обеда вызвали машину, туда уселись: следователь, два дюжих полицейских и между ними Карл в наручниках. Ну, поехали в Фрейенвальде.

* * *

Едут знакомой дорогой. Хорошо ехать. А еще лучше бы выпрыгнуть из машины. Да где там! Сволочи, руки связали, ничего не поделаешь. И шпалеры у них при себе. Так что ничего не поделаешь, как ни крути. Едут, шоссе летит навстречу. Мицци, ты мне всех милей, дарю тебе сто двадцать дней… Сядь ко мне на колени. Какая славная была девушка, а этот негодяй, этот Рейнхольд, по трупам шагает. Ну погоди же! Вспомнишь Мицци… Вот откушу тебе язык… Как она целоваться-то умела! Шофер тогда еще спрашивал, куда ехать: направо или налево? Я и говорю — все равно куда! Милая ты моя, милая девушка…

Вышли из машины, спустились с холма и — в лес.

Хорошо в Фрейенвальде, это — курорт, маленький курорт. Дорожки в саду кургауза, как всегда, аккуратно посыпаны желтым гравием, вон там, в стороне, ресторан с террасой, где мы тогда втроем сидели. На эстраде еще эту песенку пели, как ее? "Хорошо в Швейцарии, горы — справа, слева. Выше всех одна гора под названьем Дева…" Потом он пошел с нею в лес, а меня отшил, за пару сотен продал я бедную девчонку этому мерзавцу и вот теперь из-за него же и влип.

Вот и лес, стоит он в осеннем уборе, ярко светит солнце, не шелохнутся верхушки деревьев.

— Надо идти в этом направлении, у него был карманный фонарь, найти будет нелегко, но если я это место увижу, то сразу узнаю, это была прогалина, на ней одна ель, совсем покосилась, и тут же ложбинка.

— Ложбинок здесь много.

— Погодите-ка, господин комиссар. Кажется, мы зашли слишком далеко. Это было минутах в двадцати ходьбы от гостиницы. Так далеко, во всяком случае, мы не забирались.

— Но вы же говорили, что вы бежали тогда?

— Да, но только в лесу, по дороге бежать было опасно, мы обратили бы на себя внимание.

А вот и прогалина с покосившейся елью, все осталось так, как было в тот день… Я — вся твоя. Убита она, сердце ее убито, глаза, уста — все неживое… Пройдемся еще немного! Ой, не жми так — задушишь!..

— Видите вон черную ель? Тут оно и есть!

Ехал отряд всадников на низкорослых гнедых лошадках, ехал издалека. Всадники все время расспрашивали про дорогу, пока не добрались до большого озера. Там они спешились, привязали коней к развесистому дубу и пали ниц на берегу озера и стали творить молитву. Потом раздобыли лодку и переправились на другую сторону. Они воспевали озеро, они обращались к нему. Но не клад искали они в этом озере, они хотели только поклониться ему, великому озеру, ибо вождь их покоился на дне его. Вот почему пришли сюда эти люди.