Берлин и его окрестности (сборник)

Я посетил три новогодних бала: бал для важной публики на западе города, бал художников и, на северной окраине, бал для пролетариев, которые мечтают стать мелкими буржуа, вследствие чего уже ими стали. Внешне средства развлечения всюду были одинаковые: бумажные ленты, конфетти, входные билеты и плохое вино. На севере среди туалетов преобладали темно-синие уличные костюмы и накрахмаленные воскресные платья. У художников в чести были взятые напрокат смокинги. Женщины везде были прекрасны и взыскательны, и только на севере они были прекрасны и скромны. Взыскательность набивает цену женской красоте. На севере попадались пьяные. На западе – подвыпившие. Ибо богатство снижает действие алкоголя, благо употребляется он чаще. У художников были даже захмелевшие в доску. Вот оно, веселье истинного искусства, о котором говорил великий поэт[14].

Неизвестный фотограф. Вечером на Унтер ден Линден, напротив кафе «Кранцлер». Около 1930 г.

На улицах города находились все полицейские, кто не был задействован в поимке богатеев. Полиция праздновать не мешала. Она сохраняла любезную благожелательность. Несовершеннолетние стреляли из игрушечных пистолетов. Пистоны взрывались с оглушительным грохотом. В театрах и ресторанах было полнымполно народу. Те, кто остался праздновать дома, распахивали окна и сбрасывали красные и зеленые ленты на головы пугающихся прохожих. Торжественный перезвон колоколов наверняка был бы услышан, будь у кого-нибудь на это время и желание. Но набожность утонула во всеобщем энтузиазме.

К новогодним торжествам в Берлине примыкает «инвентаризационная распродажа». Это когда на прилавок якобы по бросовым ценам вышвыривается все, что не удалось сбагрить в истекшем году. Благодаря чему новый год можно начать с неожиданных барышей. В магазинах давка, словно там и вправду что-то дают даром. Всем разочарованным снова ниспосылается надежда. Дабы они с новыми силами шагали навстречу новым разочарованиям. А на горизонте грядущих недель многообещающим предвестьем новых радостей и печалей уже брезжит шестидневная берлинская велогонка…

Франкфуртер Цайтунг, 05.01.1925

Курфюрстендамм

Вечером я иду по берлинской Курфюрстендамм. Я жмусь к стенам, как приблудный пес. Я одинок, но у меня твердое предчувствие, что меня ведет само провидение. Иногда мне приходится осторожно огибать решетки ограды, за которой виден палисадник. Вход туда мне заказан. Я завидую трамваям, что резво и беспрепятственно катят по полосе газонов, протянувшейся посередке проезжей части. Эти газоны разбили специально для них, словно трамваи – диковинные звери, доставленные в Берлин из сочно-зеленой дикой природы, и им, как животным в Зоологическом саду, создали жалкий клочок «естественной среды обитания». Впрочем, за решетками оград иногда виднеется не травяной газон, а так называемый каменистый. В обрамлении кирпичного бордюра он красуется во всем своем плешивом величии, являя миру только скопление мелких камешков, при одном взгляде на которые ощущаешь скрежет зубовный. Хотел бы я знать, кто изобрел эту разновидность каменной флоры и требуется ли ей ежедневный полив, чтобы она не засохла. По серому асфальту, параллельно трамвайным путям и полосе газона, шуршат автобусы и автомобили, торопясь уткнуться в уличный затор. Иной раз им удается это лишь при помощи светофоров, которые автоматически, без каких-либо видимых причин, вспыхивают то красным, то желтым, то зеленым светом. Эти глазки, хотя и светящиеся, но, судя по чередованию вспышек, явно незрячие, висят на проводах высоко в воздухе повсюду, где в связи с пересечением поперечной улицы образуется перекресток. Когда сердятся, они загораются красным светом, когда их гнев улетучивается – зеленым. На красный свет все, что движется, обязано остановиться. Изредка светофорам удается переключиться на красный в подходящий момент, и тогда из поперечной улицы на перекресток выкатывает пара тяжелых грузовиков. Но куда чаще они гневаются, едва завидев на поперечной улице какого-нибудь велосипедиста или просто работягу с тачкой. Даже полицейские, эти, вне всякого сомнения, уполномоченные представители закона, абсолютно бессильны перед его мигающим в вышине истинным оком, в сравнении с коим око полицейского всего лишь художественный образ.