Берлинская латунь

Я попытался подцепить дверь сверху, потом снизу. Подцепить и потянуть. Подлезть сбоку, там, где замок. Царапал ногтями железный край, пытался просунуть в тугую щель пластиковую карточку. Мне уже начало казаться, что я занимаюсь этим безнадежным делом всю жизнь. Мария тихо дышала рядом, изредка шмыгая носом. Постепенно экран телефона потускнел, потом погас. Мария снова всхлипнула.

Темнота была абсолютной. Мария тихо плакала.

Боже мой, обычная испуганная девчонка!

Я обнял ее, прижал к себе. Она что-то пробормотала, я не понял, уткнулась мне в грудь и зарыдала. Я пялился в темноту и не знал, что делать, что сказать.

– Там… там, в парке… – сквозь всхлипы проговорила Мария, – ты знаешь… я там… обоссалась. От страха. Буквально. Понимаешь? Не фигурально, а просто обоссалась. Господи… В прямом смысле слова. Никогда не думала, что такое возможно. Обоссаться от страха.

Я закусил губу, что-то промычал, гладя Марию по голове. Она успокоилась и тихо сопела, изредка шмыгая носом.

Свет снова включился.

Минут через пять вернулся Вилл.

– Я для вас распечатал документы. – Он положил на стол картонную папку. – Материалы из дела Лейбовиц. У вас ведь вполне сносный немецкий, не так ли?

Я пожал плечами, взял папку, пролистал.

– Любопытно, что гестапо больше всего интересовал «Глаз Фафнира».

– Алмаз? – спросил я.

– Бриллиант, – уточнил Вилл. – В конце века, девятнадцатого разумеется, в Южной Африке нашли алмаз. Девятьсот с лишним карат, самый крупный на тот момент. Алмаз назвали «Эксельсиор».

– А при чем тут глаз этого… Фанфара?

– Фафнира, – поправил британец и сладко мне улыбнулся. – Алмазы такого калибра обычно дробят, «Эксельсиор» раскололи, кажется, на двадцать частей.

– Странно, я думал, чем алмаз крупнее, тем лучше.

– Безусловно, – согласился Вилл. – Впрочем, я уверен, эти ребята знают, что делают. «Глаз Фафнира» после огранки весил пятьдесят карат.

– Пятьдесят? – Мария повернулась. – Это какой же величины?

– Примерно вот такой. – Вилл небрежно сложил пальцы в кольцо и показал Марии.

15

В номере я придвинул журнальный столик к окну, поставил на него самовар. Снял конфорку, вытащил круг. Наклонив к свету, заглянул в темное нутро.

– Прекрати валять дурака, – засмеялась Мария, снимая пальто. – Алмаз в самоваре!

Она скинула сапоги, пошла мыть руки. Из самовара пахло старым металлом, пылью и гарью. Я попытался просунуть ладонь между трубой и корпусом – слишком узко, кисть вошла лишь наполовину. Пальцы беспомощно елозили по шершавой стенке.

– Вот так макак ловят. – Мария выглянула из ванной. – В Индии.

– Будешь потом умолять на яхте прокатиться! – Я вытащил руку, пальцы и ладонь были испачканы сухой грязью. – Все припомню.

– Не будет яхты. Алмаз придется вернуть.

– Бриллиант…

– Ну бриллиант. Все равно вернуть придется.

– А вознаграждение от благодарных наследников? Я рассчитываю на двадцать пять процентов! – Я зачем-то понюхал грязные пальцы. – Должно на яхту хватить.

– Зачем тебе яхта? У тебя же морская болезнь, помнишь, как в Коста-Рике…

– Да, да. – Про рыбалку в Коста-Рике вспоминать совсем не хотелось. – Яхта в данном случае символ. Просто символ.

– Даже как символ не получается. – Мария села на кровать, раскрыла ноутбук. – Алмаз – это собственность семьи Лейбовиц, а не беспризорный клад.

– А вдруг у них никакой родни не осталось? Ни одного наследника, даже самого завалящего? Что тогда?

– Ну тогда… – Мария бойко зацокала по клавишам, явно перестав слушать меня. – Тогда… Тогда да…

В начале мая к конторе Лейбовица на Курфюрстендамм подкатил «Опель», Леопольд курил у распахнутого окна и видел, как по лестнице поднялись два торопливых человека в униформе горчичного цвета. Секретарь доложил. Лейбовиц кивнул, их пустили. Оказалось, двое мальчишек.

– Мы, – выступив вперед, заносчиво начал тот, что повыше, – мы представители Немецкого студенческого союза!

Лейбовиц затянулся, разглядывая представителей. У высокого паренька на лбу зрел серьезный прыщ, второй студент вообще выглядел ребенком, которого нарядили почтальоном. Судя по красным повязкам со свастикой, союз студентов имел прямое отношение к партии национал-социалистов.

– Мы требуем… – высокий попытался эффектно выдернуть какую-то бумагу из тощей папки, лист застрял и порвался, – требуем…

Лейбовиц вспомнил, что нацисты месяц назад объявили бойкот еврейским предприятиям. Сам он считал свой бизнес абсолютно космополитичным; судя по всему, нацисты придерживались того же мнения.

– Вот. – Представитель протянул лист. – Тут порвалось, извините. Вот наши тезисы.

Надорванный по диагонали лист с серым машинописным текстом. Вторая или третья копия. Сверху, заглавными буквами:

«Акция против негерманского духа. Ответ на всемирную еврейскую клеветническую кампанию против Германии и подтверждение традиционных немецких ценностей».

Ниже – «Двенадцать тезисов против негерманского духа». Пробежав глазами первые три, обычная патриотическая трескотня, Леопольд споткнулся на четвертом. Четвертый пункт гласил:

«Наш самый опасный враг – еврей и тот, кто зависим от него».