Берлинская латунь

Мы спустились в подвал, я нес самовар, старался не оступиться на крутой лестнице. В подвале пахло смазкой и металлом, еще чем-то горелым. Миша включил яркую лампу над верстаком, водрузил самовар.

– Туляк… – скупо и весомо начал он. – Завод братьев Баташевых. Экземпляр достойный, но битый, покоцанный весь. Потом, гляди, ручка эта неродная. Это нехорошо… Душничок гнутый, но это поправимо.

– Течет он…

– Погоди ты. Давай-ка с экстерьером разберемся. – Миша присел, вглядываясь, трагично произнес: – Шейка кривая. Видишь?

Я присел, на всякий случай кивнул.

Миша медленно обошел стол, вглядываясь в самовар:

– А это что за музыка?

– Музыкант один выгравировал. Немецкий.

– Моцарт? – хохотнул Миша, достал очки. – Ну-кась, давай теперь поглядим, что у нас внутри делается. Вовнутрях, так сказать…

Судя по мрачному хмыканью и посвистыванию, дела внутри обстояли тоже не ахти. Миша светил внутрь фонариком, скреб что-то там шилом:

– Да-а… – Он сложил очки, сунул в задний карман. – Диагноз, как говорится, неутешительный.

– Он течет… – неуверенно добавил я.

– Ясно дело. – Миша мрачно усмехнулся. – Течет! Там какой-то козел свинцом кувшин припаял. Все дно залил свинцом, урод.

– Кувшин?

– Ну трубу, куда топливо кидают.

– И что?

Миша огорченно уставился на меня, моя репутация стремительно рушилась.

– Ну ты даешь… Это ж свинец! Яд!

– А-а!

– Вот тебе и «а». И потом… – Миша наклонил самовар ко мне. – Это вообще уже садизм просто. Кран забит, видишь?

Я заглянул в металлическое нутро, темное и пыльное.

– Видишь, какая-то хрень торчит, там, где репеек. Видишь?

– Какая хрень?

– Ну я-то почем знаю? Как пробка. Я ее шилом хотел поддеть, ни фига, глубоко сидит. Крепко.

Я взял фонарь, посветил так и эдак, ничего толком не разглядел.

– Какой урод кран заткнул? – Миша вздохнул. – Зачем? У тебя курева случайно нет?

Я вернул ему фонарь.

– Короче, так. – Миша хлопнул ладонью по самоварному боку. – Если все делать путем, то агрегат твой нужно распаивать. Весь. Шейку, поддон. Кувшин… Распаять, удалить весь свинец. Снять накипь. Подобрать правильную ручку, а то что это такое? – Он брезгливо щелкнул по ручке. – Потом все хозяйство собрать, спаять как следует. Отполировать.

Я зачем-то туда-сюда повернул кран.

– Дело дорогое и хлопотное. – Миша вздохнул, я понял, что ему не очень хотелось связываться с нашим самоваром. – Вообще-то я могу его полирнуть. Засияет как золотой! Потом я его лаком заделаю, так что ни окислов тебе, ни патины. Но это так, для интерьера, вроде украшения. Бутафория, короче. Без чая.

Я поблагодарил его. Поднялись наверх. На улице стало солнечно, туман исчез, и даже запахло морем. Я сунул самовар в багажник, хлопнул крышкой. Миша следил за мной, почесывая щетину. Я достал бумажник, протянул ему купюру.

– И не думай! – возмутился Миша. – Ты что? Убери немедленно!

– Миша…

– Ни в коем…

– Миша! – повторил я строго и сунул бумажку ему в кулак.

– Это много, давай я тебе сдачу… – смущенно начал он.

– Миша!

Он обиженно махнул рукой. Я открыл дверь, сел в машину.

– Ты на Оушен не выезжай, а то кругаля дашь. Ты прямиком через Гловер на Пятый хайвей, там у обжорки «Бургер Кинг» свернешь налево. Понял?

Я кивнул, он похлопал ладонью по крыше:

– А самовар я тебе подберу, Дим! Не то что этот калека! – Он кивнул в сторону багажника. – Выберу, как себе! Хоккей?

– Хоккей! – Я повернул ключ и дал газ.

На Пятой авеню, проехав Плазу, остановился у ювелирного. Полицейский многозначительно кивнул на знак – стоянка пятнадцать минут. Штраф – эвакуация. Я рукой изобразил зигзаг, символизирующий мою невероятную стремительность.

Толкнул тяжелую, но коварно податливую дверь. Быстро пошел вдоль витрин, от яркого света тут же заболели глаза, камни-самоцветы пестрели и переливались, золото сияло, очень хотелось зажмуриться.

– Вам помочь? – Сзади бесшумно возникла предупредительная девица с лицом умной лани.

– Конечно! – Голос получился сиплый, я прокашлялся. – Где у вас тут бриллианты? – спросил я басом.

Лань повела меня, весело цокая копытцами по мрамору пола. За стеклом витрины полицейский уже прохаживался рядом с моей машиной. Новые часы я так и не купил, но минут семь-восемь у меня точно оставалось.

Вернувшись домой, я поставил самовар на кухонный стол. В ванной, намыливая руки, заметил, как они трясутся. Запиликал телефон, я посмотрел: звонил Сторм. Мне не хотелось говорить с ним наспех, нужно было многое обсудить.

В пыльном углу кладовки, среди беглых шарфов и перчаток, теннисных ракеток и чьих-то роликовых коньков, я нашел сумку с инструментами. Принес, бухнул рядом с самоваром. Достал шило, длинную отвертку, на крайний случай выложил внушительный молоток-гвоздодер.

Фонарик отыскался в одном из ящиков среди кухонного хлама. Батареи были еще живы. Я снял конфорку, снял круг. Рука с фонарем не влезала, мешала чертова труба. Или, как ее называл Миша, кувшин. Держа фонарь двумя пальцами, я опустил его внутрь. Удалось заглянуть одним глазом: там, где к корпусу крепился носик, в той дырке, через которую должна идти вода, что-то действительно торчало. Вроде пробки.