Берлинская тетрадь

Мы видели, как бредущие по дороге поляки и французы, бельгийцы и итальянцы, болгары и венгры, чехи и словаки радостно махали флажками нашим танкам и машинам, как с трудом передвигающие ноги, смертельно уставшие люди часто и тщательно поправляли повязки на рукавах.

И трудно было без волнения наблюдать эти глубоко символичные жесты, и сердце щемило болью, когда мы проезжали мимо, казалось бы, бесконечно текущих колонн беженцев...

...Это произошло на дороге под Берлином уже под вечер, когда наша машина остановилась около танка, свернувшего на обочину.

Один из танкистов, без шинели, в одной испачканной маслом гимнастерке, судя по этому - водитель машины, держал за руку худенькую черноволосую девушку. Рядом стояли две подруги. Девушки были в сапогах и ватниках, с большими заплечными мешками.

Я услышал русскую речь и подошел к этой группе. Особенно меня поразило лицо танкиста, от волнения оно покрылось пятнами, а глаза жадно и пристально оглядывали фигуру девушки.

Сначала я подумал, что танкист, которого девушка называла Васей, неожиданно нашел свою жену или сестру-полонянку. Это случалось нередко здесь, на военных дорогах Германии.

- Землячкам привет, - сказал я.

Девушки тотчас ответили улыбками, а танкист был так поглощен рассказом той, чью руку он крепко сжимал в своей ладони, что даже не повернул ко мне головы.

- Как мы жили, Вася, ты спрашиваешь? Жили хуже, чем собаки! - говорила она не торопясь, так, словно бы диктовала письмо, и голос ее, крепкий, мелодичный, раздавался далеко.

Я подумал тогда, что этой нашей русской дивчине с таким голосом, звенящим молодой силой, было особенно тяжко жить и говорить всегда полушепотом в гитлеровской неволе.

- Ты спрашиваешь, Вася, как кормили? - продолжала она. - Суп давали такой зеленый, что его никто не мог есть. По двенадцать часов работали голодные. Придет начальник или немка-надсмотрщица и подгоняет: "Мари, арбайтен, шнеллер, шнеллер!"

Танкист промолчал, а Мария, вздохнув, добавила:

- Будили на работу в два часа ночи. Открывается дверь - полицай огонь зажигает и кричит: "Ауфштейн!" - это значит - вставать. Сразу же вставали и выходили во двор. Стоим час. Начинают нас считать. Ждем. Дождь или мороз. Мыслимо - все босые.

- Босые, - повторил танкист и тут только обернулся ко мне. Негодующим своим взглядом он как бы призывал меня быть свидетелем этого горестного рассказа.

- Ай, Вася, знаешь, у меня от думок иссох мозг и глаза от слез не видели ничего, когда я о доме вспоминала! Мария всплакнула.

- О доме, - снова тихо повторил танкист.

- Вот у меня даже газетка есть ихняя. Про наших девчат курских описано. Я перевод знаю, Вася, - поторопилась добавить Мария, потому что танкист взял в руки мятый, уже слегка пожелтевший лист газеты "Франкфуртенцейтунг" с выражением такой брезгливости на лице, словно хотел выбросить эту газету тотчас в канаву.

И Мария, должно быть по памяти, перевела заметку:

- "Рабочие оккупированных советских областей стоят в лагере, огражденном колючей проволокой. Этих людей, привезенных из Курского района в Германию, нужно, разумеется, держать в строгости, следить за ними, ибо нет никакой гарантии, что между ними нет большевиков, способных к актам саботажа. Их ближайший начальник поддерживает авторитет при помощи кнута..."

- Кнута! - сказал танкист. Он схватил и вторую руку Марии, слегка притянул ее к себе и спросил: - Так Катя была не с вами?

- Нет, Васенька, я же говорила, разлучили нас. В другой лагерь увезли.

- Жива?

- Пока мы вместе были, так она болела немного, знаешь, Васенька. Худенькая такая стала, руки как у девочки. Только что на лице одни глаза остались.

- Не найти мне ее. Где тут встретиться! А если ты встретишь, скажи жив, мол, будет Берлин брать!

- Милые вы наши, как мы вас ждали! Ничего нам не надо, только бы своих русских увидеть!

Мария снова всплакнула, и на глазах ее подруг появились слезы.

- Вот мы пришли!..

Сказав это, танкист отпустил руки Марии и бросился к танку.

Я понял, что Мария - подруга жены Василия и они односельчане.

Танкист появился через три минуты с тремя банками консервов, сахаром и буханкой хлеба.

- На дорожку.

- Что вам-то останется?

- Берите, вам говорят. Солдат жив остался, старшина его накормит. Это вам от всего экипажа.

Девушки долго отказывались со слезами благодарности, но Василий решительно втиснул им в руки свои подарки. Затем его позвал командир танка.

- А ну, девчата, шагом марш в Россию, - с улыбкой крикнул он, и танк тронулся дальше по дороге, а девушки некоторое время бежали рядом, распахнув ватники, и махали косынками, пока боевая машина не ушла далеко, оставив в воздухе легкое сизое облачко бензинового дыма.

Мы тоже двинулись вслед за танками. Метров через пятьсот нам попалась на дороге колонна пленных гитлеровцев. Это была очень длинная колонна, хвост ее загибался за поворотом шоссе. Пленные уныло шаркали ногами, колонна неохотно плелась на восток. Танк, где водителем сидел Василий, поравнялся с головой колонны.