Берлинская тетрадь

Где-то, пока еще далеко, нарастал знакомый свист летящего снаряда. Фронтовое чутье подсказывало, что снаряд упадет в районе штаба корпуса.

Все это произошло в один миг. Генерал попытался своими большими ладонями прикрыть микрофон, словно это могло уменьшить звук разрыва. Горячей волной воздуха в комнату втолкнуло раму окна. Ладони генерала, конечно, не помогли, и в конце его речи на пластинке записался оглушающий грохот, звон разбитого стекла и громкие крики раненых. Пластинка была испорчена.

- Так, одну похерили, - спокойно отметил генерал, подымаясь со стула, чтобы стряхнуть с плеч обсыпавшуюся штукатурку. Потом он сердито посмотрел через окно на дворик дома, куда еще падали поднятые взрывом камни. И мне показалось, что генералу очень хотелось сейчас прикрикнуть на невидимых гитлеровцев, которые мешают такому деликатному делу, как запись на пластинку.

Пока налаживали аппарат, генерал молча откинулся на спинку стула, устало закрыл веки. Его пальцы, лежавшие на краю стола, медленно опускались и поднимались. Может быть, в эту маленькую паузу в разгаре боя командир корпуса думал о своей старушке матери, думал о пройденном пути, о пережитом, обо всем том, о чем не расскажешь перед микрофоном никакими словами.

- Придется начать все сначала, - сказал я.

- Да, да! - словно бы очнувшись, произнес генерал и снова взялся пальцами за основание микрофона, искоса и сердито поглядывая в сторону окна. Он говорил теперь спокойно, не таким сухим командным тоном, как в первый раз, и теплее. Он улыбнулся мне одними глазами, как бы говоря: "Вот видите, все хорошо заканчивается",

...На этот раз мы не услышали даже предупреждающего свиста. Сначала показалось, что кто-то гигантски сильный тряхнул дом, как спичечную коробку, будто проверяя, есть ли там что-либо внутри, прислушался к звуку и потом тряхнул еще раз.

Микрофон вместе со столом скатился на колени генералу. В открытое окно ворвался поток ветра, пахнущего дымом, гарью и... неожиданно ароматом цветущих лип. Должно быть, где-то поблизости сохранился скверик. И там цвели деревья.

В нашей тесной комнатушке стало как будто бы шире.

- Липами пахнет! - глубоко втянув в себя воздух, произнес генерал. - И по-моему, немного сухим сеном. Тут повозочные где-то близко. А в Горьком у меня в садике липы!

И тут, словно бы забыв об обстреле, командир корпуса заговорил о родном городе, о Волге, о своем домике на крутом волжском откосе.

- А какие у нас на Волге закаты, какие закаты! Полнеба в цветении. А для красок и слов не подберешь. Выйдешь на берег и чувствуешь - у тебя точно крылья, так бы и полетел птицей над рекой! А сейчас у нас уже навигация открылась. Побежали пароходики по Волге-матушке!

И вдруг, не меняя мечтательного своего тона, сказал:

- Так ставьте же, черт побери, еще одну пластинку. Надо же закончить.

Пришел адъютант и долго мялся в дверях, молча показывая генералу какие-то бумаги. Но тот не смотрел в его сторону.

- У нас все в порядке, - снова начал генерал с того места выступления, на котором его прервал грохот разорвавшегося снаряда, - поздравляю с первомайским праздником!

Пальцы генерала, державшие микрофон, сжались от напряжения. Он подался грудью на столик, словно хотел на этот раз уже безо всяких помех поскорее "втолкнуть" в микрофон радостные слова о победе.

Наконец, после четвертой попытки, мы довели запись до конца. Генерал вышел из штаба и сел в свой "виллис". Машина тронулась по улице, заваленной обломками камней и железа. Поднявшись на сиденье, генерал на прощание приветливо махнул рукой.

- Приготовьте мне пластинку, - крикнул он сквозь шум мотора. - На память... старушке! Я разыщу вас после конца войны!

Штурм "Цитадели"

Подготавливая город к обороне, гитлеровские генералы разбили его на девять боевых участков - секторов обороны. Девятый - последний, включавший главные правительственные учреждения и район парка Тиргартен, именовался "Цитаделью", что само по себе должно было свидетельствовать о его неприступности.

"Цитадель"! Бойцы называли этот район иначе: "логово фашистского зверя"! Взять "Цитадель" означало и добить этого зверя в его логове. В центре сектора стоял рейхстаг. Но это здание было, конечно, не просто опорным пунктом противника, а символом крушения гитлеровского государства, символом победного окончания войны.

Военное счастье начать исторический штурм рейхстага выпало на долю трех стрелковых батальонов. Два из них - батальоны капитанов Степана Неустроева и Василия Давыдова - принадлежали к 150-й Идрицкой ордена Кутузова второй степени дивизии, а 3-й батальон старшего лейтенанта Константина Самсонова к 171-й стрелковой дивизии. Обе дивизии входили в корпус генерал-майора С. Н. Переверткина, а корпус принадлежал 3-й ударной армии генерал-полковника В. И. Кузнецова, чьи части первыми ворвались на северо-восточные окраины Берлина.