Берлинский дневник (1940-1945)

Позвонил Адам, и мы договорились встретиться у Аги Фюрстенберг после шести. Потом я пошла в отель «Адлон», где у меня была назначена встреча с Лоремари Шенбург и Агой. Ага была в бешенстве, потому что Хассо Эцдорф, повстречавшись с ней на улице, отвернулся. Полагаю, что он тоже сильно скомпрометирован. Мы затем собрались у Аги и сели пить чай на лужайке. Там были также Тони Заурма и Джорджи Паппенхайм. Потом к нам присоединился Адам. Он был у д-ра Сикса и пытался сбить его со следа. Выглядел он — хуже не бывает. Я поехала с ним к нему домой и сидела на балконе, греясь на солнышке, пока он переодевался. Раздался сигнал воздушной тревоги; он раздражал, как пчелиный рой, не более. Когда Адам пришел, мы сели рядом на балконе, и он кое-что мне рассказал.

Штауфенберг, сказал он, был замечательный человек, наделенный не только блестящим умом, но и исключительной энергией. Он был одним из немногих заговорщиков, имевших частый доступ к Гитлеру. Он дважды был в ставке со своей бомбой, но всякий раз возникало какое-нибудь препятствие или же в последний момент либо Гиммлер, либо Геринг, либо кто-то еще из тех, кого он хотел убить вместе с Гитлером, не приходили на совещание. Когда его вызвали в третий раз, он сказал товарищам по заговору, что взорвет, что бы ни случилось, хотя бы одного Гитлера. Напряжение становилось для него непереносимым, и не удивительно. Если бы только был кто-нибудь, кто мог выстрелить из пистолета, попытка могла бы удаться. Но Штауфенберг был слишком искалечен… Адам сказал, что он потерял в его лице ближайшего друга. Он выглядел совершенно раздавленным.

Сам Адам провел весь день 20-го в АА на Вильгельмштрассе, ожидая захвата его военными. Он сказал, что знает, что его арестуют, он слишком серьезно скомпрометирован. Я не стала спрашивать, насколько серьезно. Он решил отправить подальше свою горничную; она была свидетельницей слишком многих встреч в этом доме и, если ее станут расспрашивать, может сболтнуть. Он боялся, что и Хельдорф не выдержит пыток (я помню, как Хельдорф говорил Лоремари, что он сам этого боится).

Адам теперь спрашивает, не следует ли ему, возможно, поместить заметку в лондонской «Тайме» с объяснением, что представляли собой эти люди. Я отговорила его, поскольку в Германии это было бы немедленно воспринято так, будто бы они на содержании у неприятеля; а теперь, после провала, здешнее общественное мнение станет сочувствовать им еще меньше.

Затем Адам рассказал, как вскоре после поражения Франции в 1940 году он получил письмо от своего старого друга лорда Лотиана (в то время британского посла в Вашингтоне),[185] в котором тот призывал его работать на примирение Германии и Англии. Имел ли в виду Лотиан только «нацистскую» Германию (ему, конечно, была известна ненависть Адама к режиму), Адаму было не вполне ясно. Но для него идея какой бы то ни было «сделки» между двумя странами, пока Гитлер у власти, была настолько неприемлема, что он никому не упомянул о существовании этого письма. Впоследствии, сказал он, его не раз охватывали сомнения, правильно ли он поступил.

Мы сидели и разговаривали всю ночь, прислушиваясь к случайным звукам, и всякий раз, когда раздавался шум подъезжающей машины, я видела по выражению его лица, о чем он думает…

Я просто не могу оставить его в таком состоянии. Если за ним придут, пока я здесь, я смогу по крайней мере предупредить его друзей. Адам говорил, что Алекс Верт знает все и что если его арестуют, тот будет знать, что делать. Он думает, что д-р Сикс тоже что-то подозревает, потому что он настойчиво советует Адаму уехать в Швейцарию. Я тоже стала настаивать, чтобы он уехал — немедленно. Но он не уедет — из-за жены и детей. Он сказал, что если его арестуют, он будет все отрицать — чтобы выбраться и начать все заново. В 4 утра он отвез меня домой и обещал позвонить мне попозже утром, чтобы я не беспокоилась за него.

Примечание Мисси (сентябрь 1945 года): Адам никогда не рассказывал мне о точной его роли в заговоре. Я знала только, что каждая его поездка за границу — в Швейцарию, в Швецию — хотя и предпринималась всегда под каким-нибудь официальным предлогом, всякий раз была связана с его неустанными усилиями создать платформу для мирных переговоров с союзниками после того, как произойдет «событие» (т. е. убийство Гитлера).

Он искренне верил, что, если союзники будут иметь дело с «приличным» немецким правительством, они сделаются более сговорчивыми. Я часто пыталась развеять эти иллюзии и настаивала, что единственное, что действительно важно, — это физическое устранение Гитлера, ничто иное. Думаю, последующие события подтвердили, что я была права.