Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента

Сегодня имеем еще один замечательный пример лицемерия нацистов. В сценариях обеих моих сегодняшних передач я написал, что германская пресса и радио выжали максимум из нью-йоркского сообщения о том, что британская цензура запретила иностранным корреспондентам в Лондоне упоминать об авианалетах в тот момент, когда они происходят. Германское министерство пропаганды ухватилось за это сообщение и попыталось по каналам коротковолнового радиовещания и иностранной пресс-службы внушить всему миру, что Америка будет лишена таким образом достоверной информации из Лондона. Я, среди прочего, заметил, что нацисты некоторое время назад зажали нас в тисках точно такой же цензуры. Мои цензоры даже слышать не хотели о том, чтобы я говорил подобные вещи.

Все время задаюсь вопросом, зачем я здесь. Первые восемь месяцев войны цензура была вполне терпимой, более терпимой, чем контроль, с которым Севарейду и Грандену пришлось иметь дело в Париже. Но с тех пор, как война стала беспощадной и опасной, с началом вторжения в Скандинавию, цензуру постоянно ужесточали. Последние несколько месяцев я как мог изворачивался, чтобы эмоциональной окраской голоса, его модуляцией, затянувшейся более обычного паузой, с помощью американизмов (которые большинство немцев, изучавших английский язык в Англии, не улавливают), извлекая из каждого слова, каждой фразы и каждого абзаца все, что только могло мне помочь, показать, где правда, а где ложь. Но нацисты меня раскусили. С недавних пор моими цензорами из министерства пропаганды стали два джентльмена, которые понимают американский английский не хуже меня. Это профессор Лессинг, проработавший долгое время в одном из американских университетов, и герр Краусс, двадцать лет состоявший партнером одного банка на Уолл-стрит. Очень часто мне не удается их надуть. В личном плане оба — приличные образованные люди, как и капитан Эрих Кунтци, бывший директор Австрийской радиовещательной системы, а ныне мой главный военный цензор. Но они должны делать то, что им велят. А министерство иностранных дел и министерство пропаганды продолжают получать послания из Соединенных Штатов — не только из своего посольства в Вашингтоне, но и от своей хорошо организованной на всей территории нашей страны разведывательной службы, — о том, что мне все сходит с рук (хотя это не так) и меня следует резко осадить. Д-р Курт Зель, нацистский агент в Вашингтоне, в чьи обязанности, помимо всего прочего, входит отчет о содержании наших передач, несколько раз неблагоприятно отозвался об их тоне. Если я не смогу передавать правдивую и точную информацию, у меня нет ни малейшего интереса в дальнейшем пребывании здесь. А цензура с каждым днем делает мои передачи все менее достоверными. Сегодня вечером я впервые заметил, как один молодой немец, который осуществлял для меня настройку (вызывал с помощью передатчика Нью-Йорк перед моим выходом в эфир) и по тексту следил, то ли я зачитываю, что одобрено цензурой, внимательно просматривая копию моего сценария во время эфира, ставил странные маленькие штришки под слогами, как мы обычно это делали в школе при разборе стихотворения. Я думаю, он пытался отмечать те слова, которые я выделял, которые произносил с ненужным сарказмом и т. д. Я был настолько поражен этим открытием, что даже замолк где-то на середине передачи, чтобы понаблюдать за ним.

Берлин, 21 сентября

Сегодня ко мне в номер в „Адлоне“ заглянул X. После того как мы отключили телефон и убедились, что нас никто не подслушивает через щелку в двери соседнего номера, он рассказал мне невероятную историю. Он говорит, что гестапо систематически убивает умственно отсталых людей на территории рейха. Нацисты называют это „милосердной смертью“. Рассказывает, что несколько дней назад пастора Бодельшвинга, который содержит большую лечебницу для детей с различными отклонениями, приказали арестовать за то, что он отказался передать нескольких наиболее тяжелых душевнобольных детей тайной полиции. Вскоре после этого в его лечебницу попадает бомба. Якобы английская. Надо заняться этой историей.

Берлин, 22 сентября

Нам известно, что по крайней мере одного поляка Гиммлер повесил без суда за интимную связь с немецкой женщиной. Известно также, что несколько немецких женщин получили длительные сроки заключения за то, что проявили благосклонность к польским военнопленным или к сельскохозяйственным рабочим. Несколько немцев рассказывали мне о плакатах, развешанных на видных местах в провинциальных городах и требующих не иметь никаких дел с польскими рабочими и обращаться с ними строго. На прошлой неделе каждая семья получила листовку от местного отделения „Союза немцев за рубежом“ с предупреждением не общаться с поляками, работающими сейчас в Германии, или с военнопленными. Несколько выдержек из этого документа: