Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)

Можно задать вопросы: 1. Есть ли у греков хоть одно судно, приближающееся по размерам к "Вашингтону", который является 24-тонным лайнером? Ответ: нет. 2. Почему командир подводной лодки приказал пассажирам и экипажу перейти в шлюпки, прежде чем правильно идентифицировал пароход? 3. Если командир подумал, что это греческий пароход, почему он выжидает десять минут после того, как "Вашингтон" просигналил, что это американское судно? Эти моменты никак не отражены в официальном заявлении. Цензоры разрешили мне упомянуть в эфире только первый вопрос. По их мнению, последние два вопроса были некорректны.

Ввиду подозрительного немецкого предупреждения от 3 июня, когда Берлин заявил, что знает о намерении англичан торпедировать "Вашингтон", я убежден, что Берлин сам отдал приказ потопить этот корабль. Затем они собирались запустить жуткую пропагандистскую кампанию, обвинив в этом преступлении англичан и указав, что германское правительство еще 3 июня предупреждало Вашингтон. Думаю, Риббентроп наивно полагал, что таким образом сможет отравить англо-американские отношения и поставить заслон на пути наших поставок в Британию. Немецкие военные моряки рассказали мне, что подлодка задержала "Вашингтон" точно на рассвете. В сообщениях из Вашингтона говорится, что лайнер немного отставал от расписания. Тогда вполне возможно, что командир немецкой субмарины планировал торпедировать судно, пока темно и его подлодку трудно опознать. Но "Вашингтон" пришел на место не до рассвета, а на два часа позже, чем ожидалось, и командир воздержался от пуска торпеды только из опасения, что при свете дня его лодку опознают как германскую. Она находилась в надводном положении, и поэтому узнать ее было несложно.

После обеда я был в жуткой панике. В три пятнадцать слушал Би-би-си, и там сообщили, что прошлой ночью Женева подверглась бомбардировке, бомбы упали на жилой пригород, есть убитые и раненые. На мгновение я потерял дар речи. Наш дом находится в одном из жилых пригородов.

Чтобы дозвониться до Женевы по срочному вызову, понадобилось несколько часов. Но около восьми я услышал голос Тэсс. Бомбы действительно упали в нашем районе, сказала она, дом задрожал, они угодили в отель на той улице, где мы жили прежде, убито пять или шесть человек, ранено гораздо больше. У них было две воздушные тревоги, и она пряталась с ребенком в подвале. Я сказал, что ей надо приехать с ребенком в Германию, как бы ни ненавистна была нам эта мысль. Сейчас это самое безопасное место. Все пути вернуться домой для них отрезаны.

Одна из газет рекламирует прощальную программу парижского корреспондента Си-би-эс, которая состоится в понедельник ночью. Вероятно, это Эрик Севарейд. Газета цитирует его заключительные слова: "Если в ближайшие дни кто-то будет вещать на Америку из Парижа, это будет уже не под контролем французского правительства". Полагаю, речь идет обо мне. Это моя работа. Это будет самая печальная командировка в моей жизни.

Хотя германское верховное командование об этом и не говорит, но немцы и действительно стоят сейчас у ворот Парижа. Слава богу, Париж не будет разрушен. Французы благоразумно объявили его открытым городом и не станут его защищать. Возникал вопрос, признают ли немцы его открытым городом, но к полуночи выяснилось, что признают.

Взятие Парижа будет страшным ударом для французов и союзников. Восточнее Парижа союзникам удалось прорваться к Шалону.

Берлин, 14 июня

Париж пал. Гитлеровский флаг со свастикой развевается на Эйфелевой башне над Сеной, в том Париже, который я так хорошо знал и любил.

Сегодня утром немецкие войска вступили в город. Мы узнали эти новости по радио в час дня, перед этим четверть часа трубили фанфары, призывая правоверных слушать последние известия. Новостью оказалась военная сводка верховного командования. В ней говорится: "Полный крах всего французского фронта от Ла-Манша до линии Мажино у Монмеди расстроил первоначальный план французского руководства защищать столицу Франции.

Поэтому Париж был объявлен открытым городом. Победоносные войска только что начали вхождение в Париж".

Я завтракал во дворике своего отеля. Большинство посетителей столпилось у громкоговорителя в баре, чтобы послушать новости. Они возвращались к своим столикам, широко улыбаясь, но особого веселья не было, и все продолжили еду.

Фактически Берлин воспринял взятие Парижа так же бесстрастно, как и все остальное на этой войне. Позднее я поехал искупаться в Галензее, было тепло, и я чувствовал необходимость немного расслабиться. Там было полно народу, но я не слышал, чтобы кто-то обсуждал эти новости. Когда прибежали орущие мальчишки-газетчики, из пятисот человек только трое купили экстренные выпуски.

Тем не менее было бы неверным делать вывод, что взятие Парижа ничего не всколыхнуло где-то очень глубоко в сердцах большинства немцев. Здесь он всегда оставался заветной мечтой миллионов. И это помогает стереть горькие воспоминания о 1918 годе, которые так долго, двадцать два года, отягощали немецкую душу.