Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента

Канун Рождества. Идет дождь, переходящий в снег. Первое военное Рождество так или иначе, но принесло в большинство домов войну, а не что-нибудь другое. Оно всегда было для немцев самым главным событием в году, но нынешнее Рождество какое-то унылое, подарков мало, еда спартанская, мужское население отсутствует, улицы затемнены, ставни и шторы плотно закрыты в соответствии с предписаниями полиции. Множество чудных вечеров провел я когда-то, гуляя по берлинским улицам в сочельник. Не было ни одного дома, даже в беднейших кварталах, где не стояли бы рождественские ели, украшенные свечами и сверкающие за незатемненными и незашторенными окнами. Сегодня ночью немцы почувствовали разницу. Они угрюмы, подавлены и печальны. Гитлер отбыл на западный фронт, но нам не разрешили сообщить об этом. Он выехал 21-го рассерженный, пропустив традиционную рождественскую вечеринку для персонала канцелярии и закадычных друзей по партии, хотя все это было запланировано. Я отправился в этот вечер к Экснерам на рождественский ужин, и он был замечательным. У них собралась большая часть сократившейся американской колонии. И все мы, кажется, слишком усердствовали в своих стараниях забыть о войне и немцах и наслаждаться быстро пролетающими минутами Рождества «по старому американскому обычаю». В прошлом остались для всех нас эти «добрые старые обычаи». Но была индейка с гарниром, и чудо кулинарного искусства Дороти — тыквенный пирог, и взбитые сливки, и настоящий кофе, и еще много хорошего красного вина, которое в последнее время очень трудно достать, увы, и шампанское, и громадная рождественская ель, и очаровательное создание с соломенно-желтыми волосами и невинными голубыми глазками, которое проносилось в танце, как порыв ветра… Завтра она уезжает со своим мужем на финский фронт, чтобы работать среди крови солдатских ран.

В полночь я должен был ехать на эфир. В Доме радио в одном из помещений поставили большую елку, и, когда я приехал, народ веселился и пил шампанское. Боюсь, что программа моя оказалась непростительно сентиментальной. Я не переставал думать о том, как во времена моего детства перед мировой войной Шуман-Хейнк пел в Чикаго «Тихую ночь». На вечеринке был со своей женой-англичанкой лорд Хау-Хау, британский предатель, который носит здесь фамилию Фрёлих. Его настоящее имя Уильям Джойс, и его голос слушают миллионы англичан каждый вечер, но я избегал общения с ним. Позже появился изрядно навеселе английский актер Джек Тревор, который тоже стал предателем и ведет на радио пропагандистские передачи на Англию. Его я тоже не выношу.

Через два часа, в пять утра, должен выехать на машине в Гамбург и Киль, оттуда проведу завтра рождественскую передачу с кораблей германского военно-морского флота. Так как в Женеву на Рождество я попасть не смогу, то рад и такому развлечению. С начала войны ни один иностранец не видел германского флота. Нацисты пообещали мне устроить передачу с Западного вала в ответ на программу, организованную нашими парижскими сотрудниками с линии Мажино, но почему-то надули меня и отдали ее конкурентам. В знак протеста я прекратил вечернее вещание на неделю.

Берлин, 27 декабря

Это были просто-таки рождественские каникулы. Два дня на германском флоте, и я — первый иностранец, получивший такую возможность.

Мы выехали в рождественское утро задолго до рассвета, но мой армейский шофер заблудился в Берлине в темноте и густом тумане, и два часа ушло на то, чтобы найти моего сопровождающего, обер-лейтенанта X. из верховного командования. Типичный офицер времен прошлой мировой войны, с моноклем и т. п., он был так зол, что даже говорить не мог. Он возмущался тем, что ему пришлось два часа проторчать на углу в темноте, под проливным дождем, а мы, оказывается, несколько раз проехали мимо него.

Когда мы добрались до Гамбурга, все еще лил дождь. Город очень напомнил мне Ливерпуль. Наконец нашли доки и по колено в грязи добрались туда, где стояли военные корабли. Я целый час осматривал новый 10 000-тонный крейсер «Адмирал Хиппер», который стоял в доке на приколе. На палубах и под палубами много мусора, но мне объяснили, что ведутся обычные ремонтные работы, как на любом новом корабле. Они клялись, что корабль не был поврежден противником. Мне как-то удалось найти общий язык с немецкими моряками, и, когда за портвейном с бутербродами я напомнил им, что британское Адмиралтейство сообщало недавно об обстреле торпедами какого-то крейсера британской подводной лодкой, командир подмигнул мне и велел следовать за ним. Мы забирались по трапам все выше и выше, я потел и задыхался, порвал пальто в пяти местах. Наконец мы очутились в боевой рубке.