Берлинский фокус

Мальчишкой я боготворил Гарри Гудини и Джесси Джеймса, [15]величайших мастеров исчезновения. Я брал в библиотеке книги о них, зачитывал до дыр, всматривался в черно-белые снимки этих людей, настолько гениальных, что убить их могли только трусы. Я представлял себя ковбоем-волшебником, ни одна веревка не могла удержать меня, я легко уходил от ударов в живот и пуль в спину.

Я заблокировал все замки в доме, и отец вызвал полицию, решив, что нас заперли. Со временем мое мастерство росло. Я спускал собак с привязи, вскрывал сараи, ворота и клетки. Я снимал велосипедные цепи и взламывал телефонные будки, замки на которых испугают только младенцев. Я купил пару игрушечных наручников и научился вскрывать их маминой шпилькой. Я околачивался у мастерских, выпрашивая ненужные ключи. Мои пальцы жаждали поработать с сейфом, но в нашей местности прятать нечего, и я мечтал о банде грабителей, которым нужен ловкий малец. Ни к чему лимонадные реки и карамельные горы – дайте мне подобрать верную комбинацию. Я вольюсь в банду, и не беда, если нас схватят, ведь я вскрою любую камеру. Ни одна воровская шайка не оценила моих способностей, а одиночные подвиги мне наскучили. У Джесси были преследователи, у Гудини – публика. И естественно, я решил организовать собственный великий побег.

Десятилетние мальчишки знают о замках больше, чем взрослые могут себе представить. Я предложил парням с моей улицы собрать все, что можно, и спрятать ключи. Мы собрались у железнодорожной насыпи в заброшенной сигнальной будке, заколоченной досками много лет назад. Они притащили собачьи поводки, ремни и скакалки. Кто-то принес старые ржавые цепи, сто лет висевшие на воротах. Один приволок наручники, найденные в шкафу у родителей. Я толкнул небольшую речь и попросил самую красивую девочку связать меня. Она постеснялась, но парни с улюлюканьем и ковбойскими криками пришли на помощь. Я напряг несуществующие мускулы, как делал Гудини, и сохранял спокойствие, пока мои помощники орали и грубо пихали меня в бока, стараясь связать как можно крепче. Наконец меня скрутили. Некоторые веревки держались слабо, но крепкий клубок металла впивался в тело сквозь одежду. Руки за спиной закованы в наручники. Я почувствовал в животе странное возбуждение. Мальчишки отошли, я громко потребовал оставить меня ровно на пятнадцать минут, но они колебались, видя мою беззащитность. Я ответил им твердым, уверенным взглядом. И тогда Эван МакАйвор, самый высокий из нас, сказал:

– Да он псих ненормальный.

– Чокнутый Уилсон, – вставил его подпевала Нил Блейн.

И оскорбления слились в единый хор.

– Сраный пидор…

– Придурок недоделанный…

– Ублюдок хренов…

– Кретин…

– Гребаный выкидыш…

Эван повалил меня на пол, и налетели остальные с пинками и толчками. Кончилось все так же внезапно, как и началось, они повернулись и с улюлюканьем понеслись к солнцу, захлопнув за собой дверь.

Не сказать, что в будке царил полный мрак. Свет пробивался в щели между неровными досками, но в полутьме старое сигнальное оборудование казалось зловещим. Я сел, вывернул вперед руки и достал из-под языка шпильку. Меня ждал второй удар. Полицейские наручники, оказывается, вскрыть не так просто, как игрушечные.

К ужину мать заметила, что меня нет. Соседских детей допросили, и я был разоблачен. Отец покачал головой и, прихватив болторез, отправился меня спасать. Летом вечера в Шотландии длинные, и он добрался еще до темноты. Но тени в сигнальной будке уже вытянули щупальца, заполонив все чернотой. Мрак заполз под одежду, забился в нос и рот, заложил уши, так что я уже не понимал, то ли это деревья шелестят снаружи, то ли кто-то в будке шебуршится и стонет.

Отец взъерошил мне волосы и осторожно освободил из плена, бранясь и утешая, пока наконец не отдал меня, описавшегося, зареванного, с размазанными по липу соплями, в объятия матери. Тогда я впервые осознал то, что мучит меня последние недели. Я ненавижу замкнутое пространство, и мне не суждено стать Гудини.

* * *

Забавно, столько всего случилось, а я до вчерашнего дня ни разу не был в обезьяннике.

После пары кружек успокоительного я решил, что баров с меня на сегодняшнее утро хватит, и отправился пить на реку Клайд. В Берлине реки и каналы – часть центра города, там купаются, катаются на лодках и речных трамвайчиках. На берегах Спри народ загорает, играет в теннис и фрисби, и я никогда не ходил туда в дождь, так что воспоминания мои чисты и солнечны.

На брегах Клайда – сыро и тоскливо. Ни души на асфальтированных дорожках, только следы предшественников: ржавые пивные банки, бутылки из-под «Бакфаста», распластанные порножурналы с распластанными девицами. У берега несколько лодок; вода как жидкий свинец, и если б я хотел утопиться, непременно спустил бы их на воду. Но сегодня топиться холодно. Вода проглотит тебя с чавканьем и даже не извинится.