Берлинское кольцо

Перед ней не было уже этих простых, бесцветных парней, играющих роль детективов. Не было юноши с руками художника и музыканта. Последний раз она встретилась с ним взглядом, когда распахнулась дверца машины – он распахнул ее, – и фрау Найгоф предложили выйти. Юноша посмотрел на нее внимательно и удивленно, почему-то удивленно. Она запомнила этот взгляд и самого юношу, хотя ей вовсе не следовало его запоминать. Незачем! Подобные люди не играли никакой роли в ее жизни, контрастной и витиеватой, заполненной тысячами встреч и расставаний, долгой и короткой: долгой потому, что слишком много пришлось пережить, и короткой оттого, что радостей в ней было мало. Очень мало…

В кабинете вместо трех молодых детективов она увидела одного пожилого контрразведчика, настолько пожилого, что глаза его выцвели и устало жили в окружении синих воспаленных век и нездоровых подушек, и голова была покрыта упрямой и давней сединой. И китель сидел на нем мешковато, и костистые худые руки вылезали из-под обшлагов немощно, как у людей, переутомивших себя.

Контрразведчик сидел за столом, заваленным папками, одна из которых была распахнута и виднелся избитый сеткой машинописных букв лист. Папку он зачем-то закрыл и сделал это осторожно, даже бережно. Завязал шнурок, тоже старательно (канцелярист из выдвиженцев, отметила про себя Найгоф). И только покончив со всем этим, поднял глаза и произнес:

– Здравствуйте, Рут!

Произнес тепло, по-семейному, с застенчивой улыбкой, как деревенский парень, встретивший в городе свою односельчанку.

Она не поняла ни тона, ни самих слов. Посмотрела на полковника – перед ней был полковник, – изумленно и испуганно. Все спутал в ней этот седой контрразведчик. Буквально все. Она готовилась к отпору, к решительной борьбе с грубостью и элементарностью, которые, безусловно, будут применены к ней. И теперь весь заряд оказался ненужным, пружина, стянутая до предела, распустилась сама по себе из-за этого дурацкого тона и дружелюбного: «Здравствуйте, Рут!»

– Я вас помню, – продолжал, улыбаясь, полковник. – Вы жили на Шонгаузераллей рядом с нами. Против магазина готового платья… Там и сейчас магазин…

Нужно ли отвечать на это излияние симпатий? Ничего приятного они не сулят. Прошлое вычеркнуто давно. Самой Рут, самой жизнью.

– Когда вы проходили мимо, матушка моя часто говорила: «Посмотри, Генрих, какая девушка. Я бы хотела иметь такую невестку». Это после вашего приезда из Лиссабона…

Нехорошая улыбка у полковника. Правда, обычно ее называют доброй, но для фрау Найгоф она опасна. Если контрразведчик ограничится воспоминанием коротких дней юности, которые Рут провела на этой старомодной Шонгаузераллей и бегала в стоптанных туфлях на уроки французского языка – она подрабатывала уроками, – тогда полбеды. Но ведь он может пойти дальше… Так и есть. Он идет дальше…

– Вы, конечно, не помните меня? – с налетом огорчения и даже сожаления спросил полковник. Спросил и пригладил волосы, ежом топырившиеся на большой угловатой голове.

– Простите, – извинилась Найгоф.

– Да, да… Столько лет прошло. Это ведь было перед войной. Ваша семья нуждалась, впрочем, кто в наших домах не нуждался? Я в то время уже работал, вы тоже, кажется. С книжками бегали. По вечерам, в дождь и снег… Я вас как-то проводил от метро до подъезда, плащ свой отдал… Не помните. Дождь шел страшный, а вы в одном платьице… Да, забыли… Рут Хенкель!

Она смутилась, но не от того, что вспомнила тот вечер, тот проливной дождь и чужой плащ на своих продрогших плечах. Это минуло, а может, этого и не было вовсе. Сколько дождей лилось в Берлине, в Париже, Марселе, Лиссабоне, Праге… И один дождь, всего один дождь на Шонгаузераллей! Не было его. Не было продрогших плеч и стоптанных туфель. Вообще не было Рут Хенкелъ – дочери обыкновенного переводчика из немецкого посольства в Лиссабоне…

– Моя фамилия Найгоф, – произнесла она робко, словно просила о снисхождении. – Фон Найгоф…

– Да, я знаю, – отмахнулся полковник и сделался вдруг хмурым. – Вы тогда уже не хотели быть Хенкель. Вы стали женой эмигранта из Туркестана и шутливо назвали себя шахиней… А потом – баронессой… Ну, это все прошлое… Случайно вспомнилось… Извините за слабость!

– Я не думала вас обидеть.

– Обидеть?! – полковник поднял брови. Они тоже были с сединой и тоже торчали ежиком. – Почему обидеть? Этим не обижают. Этим объясняют… Настоящее, например.

Несколько минут он возвращался из прошлого, и возвращение потребовало каких-то усилий и, возможно, даже было сопряжено с болью. Она легкой тенью проследовала по лицу и не сразу покинула синеватые веки и седые брови. Пришлось поторопить ее – он провел ладонью по широкому лбу, стер все. И сразу оказался в настоящем.

– Так что вы делали на втором километре Берлинской автомагистрали, фрау Найгоф?

Ей хотелось избежать этого вопроса, она надеялась, что избежит. Ведь его уже задавали там, в лесу, несколько раз. И все же вопрос прозвучал. Придется отвечать.

– Вам, наверное, уже передали – прощалась…