Берлинское кольцо

На пороге комнаты стояла женщина, силуэт ее рисовался в проеме смутными линиями — они растворялись в кисее пара, что ринулся сверху в холодные сени. Какая она, Саид не угадал, только понял — не старая. По голосу. Он был низким и мягким.

— Боже мой! — повторила женщина уже спокойнее, но с явным огорчением и даже досадой. И отступила за порог.

Саид поклонился:

— Здравствуйте!

Она не ответила. Почему-то прижала правую руку к груди, не то защищая себя, не то прикрывая случайно отпахнувшийся ворот кофточки. Заторопилась объяснить свое удивление и огорчение:

— А я думала Вася… — И уже совсем глупо добавила: — Сын мой… С дровами должен был воротиться…

Без труда Саид уловил и смущение женщины, и тревогу, и неумелую ложь: не Васю ждала она.

— Я войду, — сказал он нерешительно. — Можно?

Все так же, стоя на пороге и заслоняя собой горницу, женщина ответила:

— Зачем? Я мужиков не принимаю.

Снова он услышал лишь испуг, теперь явный испуг и даже растерянность.

— Я войду! — повторил Саид и шагнул на женщину, заставил ее посторониться, прижать себя к косяку. И тут, в тусклом свете сумерек, еще бросавших белизну снежного поля в окна, увидел молодое лицо хозяйки. Глаза увидел большие с горящими белками.

В горнице было тепло, и он снял ушанку, расстегнул шинель.

— Зачем? — снова спросила женщина, не протестуя, а лишь упрямо повторяя запрет.

— Надо, Зоя, — добро сказал Саид, желая подчеркнуть этим свои мирные намерения.

— Меня зовут Зося…

— Я буду звать Зоя. Ведь это все равно для вас.

Она пожала плечами и затворила дверь.

— Накиньте крючок! — попросил он, продолжая стягивать с себя шинель. — Больше никто не придет.

Снова испуг оцепенил ее, и она застыла у двери.

— Или вы кого-нибудь ждете?

Неуверенно она произнесла:

— Нет… никого.

— А сына Васю?

— Вася постучит, если поспеет дотемна… А больше никого.

Ее пугала и смущала настойчивость офицера. Он снял шинель и бросил ее на спинку кровати. То, что бросил, было естественно — вешалки не водились в хате, а вот почему разделся! Кто приходил за самогоном, тот не раздевался, да и дальше порога вообще не ступал. Кто намеревался скоротать вечерок у одинокой женщины, не лез нахалом, а предупреждал заранее. Что надо этому?

— Можно присесть? — спросил Саид.

Она помешкала.

— Коли вошли, садитесь… Только у меня самогону нет.

— Нет сегодня?

— Нет, — не вдумываясь в слова, ответила хозяйка. — Не водится…

— Обойдемся, — кивнул Саид. Ему действительно не нужен был самогон, просто хотел еще раз уличить хозяйку во лжи. Она лгала и делала это неумело. — Я по делу… Нужно поговорить с вами наедине и чтобы никто не помешал… Даже Вася.

— А что Вася?

— Ничего. Существует вообще Вася-то, сын ваш?

Она промолчала. Подошла к печке, ярко топившейся и бросавшей сноп желто-красных отблесков на белый некрашеный пол, и взяла с приступка коптилку — маленький пузырек не то с керосином, не то с маслом.

— Я засветлю, — сказала Зося. Лучинкой перенесла огонь из печки на коптилку, подожгла тонкий тряпичный фитилек. Руки у нее тряслись как у старухи, и лучинка плясала, и пузырек качался. Гость явно беспокоил хозяйку. И это удивляло Саида: не один раз, надо полагать, к ней заглядывали солдаты и офицеры в форме СС, привыкнуть должна была к ним, к этой кокарде с белым черепом и перекрещенными костями. Правда, легионеры дали понять Саиду, когда он расспрашивал их о хозяйке крайней хаты, что сидит эта баба неспроста в деревне — кроме солдат батальона наведываются к ней будто бы и партизаны. Никто не видел, но подозрение есть, а, как говорят, дыма без огня не бывает, существует, видно, тропка от леса до ее домика.

Зося прошла к окну и поставила коптилку на подоконник. Кажется, отсюда шире освещалась комната, пламя, боясь морозного дыхания окна, гнулось и свет метался по потолку и стенам.

— Мне свет не нужен, — заметил Саид. Она, опустив пузырек, все еще стояла около окна и испуганно глядела на гостя. До того испуганно, что страх, даже в полусвете, ясно угадывался на ее лице. Как неловко ведет игру, подумал Саид, из рук вон плохо. Неужели не могли подыскать для такой ответственной роли кого-нибудь посмышленнее, смелее? Он поднялся со скамейки и тоже подошел к окну. Зося подумала, что гость тронет ее или хотя бы попытается тронуть и инстинктивно сплела руки на груди, прижалась к стене. Гость не тронул. Глянул в окно, за которым уже ничего не было, кроме темноты и метельной пыли, ударявшейся о стекло. Взял коптилку и переставил в угол, на шкаф, в глухое место.

Зося следила за этим движением гостя с тревогой уличенного в преступлении человека. Она хотела спросить, зачем он переставил коптилку, но по тому, как уверенно и настойчиво действовал гость, поняла — спрашивать не следует. Ему все ведомо, даже мысли ее, незатейливые, наивные мысли.

— Я же сказал, нам надо поговорить наедине, без посторонних.